Poor men's judge

Ротный слушал молча, иногда прикусывая губы. В углах рта залегла складка, какие возникают у переживших горе. Но на стол локтями не наваливался, кулаков не сжимал. Наверное, решил, что лишнее это.

— Как, представляете себе такое, товарищ капитан? — устало поинтересовался Виктор, закончив краткий рассказ о виденном.

— Да что ж это деется?! — выдохнул ротный. — Дядька с теткой меня, фактически, вырастили, а я их защитить не смог. И замполиты молчат и прячутся, а по телевидению больше про какие-то беспорядки говорят…

— А что вы хотели?! У нас теперь демократия. Пока соберут информацию, пока доложат ее лицам, принимающим решения, пока эти решения будут согласованы в Вашингтоне, проговорены в Думе, Совмине и в АП, время-то и уйдет. Опять же, армия — она от внешних врагов, такие вопросы, по идее, МВД решать должно.

— Сам-то что думаешь?

— А что тут думать? Через пару месяцев, когда спасать будет некого, а вайнахи окончательно оборзеют, власть внезапно прозреет. И объявит что-нибудь вроде войсковой операции по наведению конституционного порядка.

Ротный тяжело вздохнул, и полез в крашеный зеленой краской металлический ящик, по недоразумению называемый сейфом. Откинувшись, задребезжала дверца, сваренная из тонкого листа.

— Странный ты парень, Виктор. Вроде, пиджак, да еще и математик. Форму носишь, как кадровый, но с первого взгляда видать — штатский до мозга костей. Однако солдатики тебя ни разу «ботаником» не обозвали. Ни в глаза, ни за глаза. А уж они-то умеют ярлычок прилепить! Службу ты тянешь исправно, видишь, лучший взвод тебе доверил! Командование лишний раз не задевает, — задумчиво произнес он, извлекая из недр заполненного макулатурой ящика, литровку водки. Потом неожиданно подытожил:

— Хотел бы я знать получше, с кем меня служба свела. Странный ты, Витя. Чужой.

По радио передавали старые записи Утесова. Кузовлев сделал звук чуть громче.

Потом вздохнул, зачем-то встряхнул емкость, посмотрел сквозь нее на свет, будто созерцание мелких пузырьков в водно-спиртовом растворе успокаивает, и, наконец, сказал:

— Ладно, болтать ты все равно не будешь, а разговор у нас такой, что без бутылки никак. Только смотри, не попадись кому в городке!

— В роте останусь.

— И то дело. Я как раз хочу послушать, что ты думаешь о том, как оно дальше-то. Начну с вопроса: почему считаешь, что власть даст дорезать гражданских?

— Потому как власти они более не нужны.

— Что так?

— Люди видели, как милиция изымала оружие и принимала участие в грабежах. Видели, как испортив на прощание воздух, бесследно исчезли депутаты, директора, завы и замы. Бросив электорат на разграбление, поругание и лютую смерть.

Не все начальство бежало, кстати. Кто совсем потерял берега и разум, нынче записались в националисты и фундаменталисты. Грабят и режут. Повторилась то, что уже было в ту войну. Не хватает только дуче или фюрера. Тряпкоголовые обязательно подарили бы ему белого скакуна и шашку.

— Уже. И именно белого. Джохар доволен был. Конник, правда из него, — буркнул Кузовлев. — Вчера по телевизору показали. И вообще, Витя, вне службы можешь со мною «на ты».

— Хорошо, Гена. Слушай дальше. Постарайся понять, что те, кто останется в живых, никогда не смогут власти доверять, уважать ее, слушаться. Бояться — тоже не будут.

— Почему?!

— Они ей теперь враги навечно! Они всемогущих владык с голой задницей в упор разглядывали. Они теперь знают, чего стоят все ужимки и прыжки слуг народных. И цена та — сложена окончательно.

Замечал, наверное: в анкетах есть два вечных пункта. Первый: а не сидел ли ты часом? Второй: был ли на оккупированных территориях? Хотя война та, сколько уж лет как закончилась, пунктик тот никто не убрал. И не по дурости, кстати, оккупированные территории, они в разной местности и в разные времена случаются…

Лютость к бывшим сидельцам — по той же причине. Они уже прошли СИЗО и зону. И кое-что усвоили. К примеру, как родная милиция встречает этап, прогоняя его через строй с дубьем. И много еще чему можно там, Гена, научиться. К тому же, сам должен понимать, порядочному человеку сесть даже проще, чем откровенному мерзавцу.

— Понимаю. У нас от сумы да от тюрьмы… Да кого ни ткни из старых большевиков — все с тюремным стажем! Опять же, и нынешние, все где-то рядом проходили. Кто-то и задерживался, факт ведь. Казалось бы, могли бы и погуманнее, сами же когда-то…

— Нет. Не могли. И не смогут никогда, — спокойно и уверенно сказал Вояр. — Потому как знают они, что и к чему, откуда и почем. Тут понимать надо: обе названные мною категории граждан для любой власти — враги.

Следовательно, вайнахам дадут максимально зачистить местность. Чужими руками такие дела делать всегда предпочтительнее. И не будем об этом больше!

— Хорошо. Не будем. Но все-таки, Витя, ты не слишком категоричен?

Утесов из репродуктора затянул: «Есть море, в котором я плыл и тонул…».

— Не-а, — мотнул головой уже слегка захмелевший Вояр. И, кивнув в сторону репродуктора — Хочешь, расскажу, как в Одессе это выглядело. При самой в мире гуманной советской власти?

— Тебе-то откуда знать?