Poor men's judge

— Проще всего, да и разумнее, ни во что не влезать. Через пару месяцев, когда черная дыра будет окончательно сформирована, начнется войсковая операция. Можно и отсидеться. Потом, конечно, тоже времена будут не сахарные, но как-то проживем, — привычно отождествляя себя с людьми, живущими в селе, рассуждал председатель.

Он все-таки пытался найти способ уцелеть в грядущей заварухе, не слишком связывая себя с какой-то из сторон конфликта.

Не получалось. Более того, неожиданно старому, опытному, достаточно прагматичному человеку даже стало немного стыдно. Лейтенант, явно рискнувший погонами, карьерой и, возможно, свободой ради совершенно посторонних людей, не шел из головы.

Фролов прекрасно помнил, как следует поступить. Случались, знаете ли, сходные ситуации на заре существования Советской власти. Не раз случались. И хуже времена бывали, да вот хотя бы, когда предгорья были на волосок от турецкого нашествия, а бандиты откровенно правили краем.

Вот, разве что, подлее времен Егор Васильевич не видел. Для него не было секретом, как и при каких обстоятельствах из Автономии почти полностью бежала Советская власть.

— Впрочем, оно, может быть и к лучшему, — вдруг понял Егор Васильевич. — Если бы нет, пришлось бы с этой слизью договариваться, а теперь…

Он прекрасно понимал, как следует поступать. Первым из многих необходимых шагов было объявление сбежавших вне закона. Первым из многих…

Похожий на старого, выцветшего от возраста филина, Фролов поджимал губы, хрустел пальцами и никак не мог решиться поднять телефонную трубку.

Это всегда сложно — решиться на поступок.

К тому же, раньше, тогда, на Столицу можно было надеяться, а теперь именно она и явилась негласным режиссером полыхнувшего вокруг кровавого безобразия. Следовало крепко подумать.

— Подумать, говоришь, — ехидно отозвался в голове внутренний скептик. — А не стал ли ты часом, похож на премудрого пескаря, а Егор? Понимаю, скорблю, сочувствую. Старость не отменишь, да.

Фролов не только все понимал. Большую часть понятого он проверил на своей шкуре. Было страшно признаваться в любви: а вдруг отвергнут. Было очень страшно подниматься в атаку: могут убить. Всегда страшно сыграть с судьбой: проиграть ей легче, чем выиграть.

Но люди все-таки открываются друг другу, часто без надежды на взаимность. Солдаты поднимается в самоубийственные, последние атаки, зная, что они точно последние. Из любви к ближнему храбрецы попирают ногами и Смерть, и Судьбу. И еще Егор Васильевич помнил своего давнего друга Пашу, совсем не героя и даже не храбреца. И кривую, страдальческую улыбку, с которой раненый Паша ложился на им же взведенную гранату. Иногда у нас действительно нет выбора.

Егор Васильевич, вновь осознавший себя товарищем Фроловым, поднял телефонную трубку. Динамик услужливо отозвался противным длинным гудком.

Глава 11

Перестройка — это вам не просто так! Содрать даже с такой богатой державы как Союз, триллион долларов, причем не бумагами, а в натуральном выражении — невыразимо сложно. Особенно если понять и принять правила игры, установленные спонсорами переворота. По этим правилам, большая часть отчуждаемых богатств отходила в пользу 'партнеров'.

Vae victis, провозглашают победители, укладывая поверх фальшивых гирь еще и меч. Как и в 390 году до нашей эры, когда эти слова прозвучали впервые, побежденные вынуждены соглашаться.

Последние советские вожди, объявившие себя побежденными, были просто предателями, неуверенно чувствующими себя в своей стране. Потому у них, в отличие от римлян, возражений не возникало. Они понимали, что новые хозяева, которым они добровольно подставили шею и прочие нежные части тела, могут попросту отказать в приюте. Причем, именно в тот момент, когда таковой будет остро необходим.

Вожди, трибуны, записные либералы и просто ответственные товарищи знали, что в любой момент их могут поменять на других, более сговорчивых. Отработанный материал по старой колониальной привычке принято сбрасывать на обочину. Для этого годится все: и трагическая случайность, и пуля фанатика, и просто очередная бархатная революция. Проштрафившихся руководителей иногда судят в международном трибунале и гноят в заштатной тюрьме Гааги.

Потому российские капитулянты много и тяжело работали, организуя очаги локальных конфликтов и зоны, куда, как в черные дыры, потекут богатства страны. Неизбежные при таких делах жертвы никого не пугали.

— Зато потом! — облизывались в предвкушении заинтересованные лица.

Перспективы радовали настолько, что не поскупились на раздачу танкистам тугих пачек денег трупного оттенка с портретами мертвецов. И те, засунув совесть туда, где никогда не видно солнца, честно отработали по красивому белому зданию, в котором сидели до отвращения непонятливые люди.

Чтобы народец не отсвечивал, завалили пару домишек на простонародной окраине и подорвали не слишком мощное взрывное устройство в метро, куда приличные люди давно не спускаются.