Понедельник - день тяжелый. Вопросов больше нет (сборник)

Месяц пролетел как мимолетное видение. Лидочка, окрестив Кузьму Егоровича на вокзале папочкой, продолжала выдавать его за отца. Это Стряпкову в общем нравилось. Он даже вошел в роль и начал часто по-родственному похлопывать Лидочку по разного рода выпуклостям. Обижался он только вечером в танцевальном зале, когда черноусые кавалеры уводили «дочь» потанцевать.

— Вы не возражаете? Ничего, поскучайте немного без вашего ребенка…

Как-то вечером Лидочка, обняв названого отца, промолвила:

— Пусть твое официальное положение пособника служителей религиозного культа останется между нами. Я хотела бы тебя видеть профессором.

— Смотря по тому, каких наук?

— Хотя бы исторических.

— Трудно, Лидочка. Начнут расспрашивать. А я ведь на медные гроши…

— Тогда будь начальником главного управления.

— Какое же у нас в Краюхе главное управление? Может, инженером отрекомендоваться?

— Несолидно… Ну хорошо, будь заместителем председателя исполкома. Пакет, лечебные, персональная машина…

— Только не первым…

На второй год Лидия Петровна уже не поехала. То ли подвернулся архиерей, то ли настоящий первый заместитель, — кто разберет сложную женскую душу.

Лидочка из жизни Стряпкова ушла, но семена жажды славы и почета, посеянные ею, дали всходы и требовали усиленной подкормки. Отправившись на курорт в одиночестве, Кузьма Егорович долго в этом положении не пребывал — нашлась замена, если не полностью эквивалентная, то уж, во всяком случае, с небольшим изъяном, и по капризу судьбы с тем же именем — Лида. Бывший папаша стал дядюшкой и заодно директором крупного завода.

Лида номер два начала уклоняться от встреч через три дня. Тогда нашлась Генриэтта Карповна — по-семейному Гета. Однажды, поедая в кавказской закусочной шашлык, Кузьма Егорович увлекся и не заметил, какие пламенные взоры кидал на Гету худощавый посетитель местного происхождения с жгучими черными глазами. Подавая черный кофе, официант шепнул Стряпкову, что его просит зайти директор-распорядитель закусочной. Стряпков, оставив пиджак на стуле, пошел. За ситцевой занавеской стояли две бочки. Одна, в белом пиджаке, заговорила:

— Дорогой друг. Хочу с вами познакомиться. Вы очень хорошо у нас кушали, отличный у вас аппетит. Превосходный аппетит. Что вы еще желаете покушать? Есть настоящие греческие маслины. И, скажу по секрету, сациви, которое вы ели, — не сациви, а одно недоразумение. Хотите настоящее сациви?

Кузьма Егорович, польщенный вниманием и тронутый таким гостеприимством, поблагодарил и заявил, что пойдет посоветоваться с племянницей.

— Она у меня как козочка! Пощиплет травки — и сыта.

Но козочки уже не было, как не было и жгучего брюнета с модной прической. Не было и бумажника. Стряпков, сообразив, что его провели, бросился за ситцевую занавеску, как уссурийский тигр, у которого отнимают добычу. Бочка в белом пиджаке, щелкая на счетах, сказала:

— Не. хочешь сациви? Ну, как знаешь. Что? Козочка сбежала? Не беда. Пощиплет травку — придет…

С тех пор Кузьма Егорович велений сердца слушаться не стал, а начал все обдумывать. Однако жажда славы не утихала. В погоне за этой легкомысленной особой Стряпков чуть-чуть не попал в какую-то шумную секту. Ее основатель — рыжий, здоровенный мужик — и впрямь предложил ему должность главного проповедника.

— Не жизнь, а малина, — соблазнял святой отец. — Помолимся-помолимся, а потом рванем к Авдотье…

Стряпков устоял, не поддался искушению.

И все-таки однажды на заре деятельности «Тонапа» сердце еще раз чуть не подвело его. Среди надомниц, выполнявших официально для горпромсовета, а по существу для «Тонапа» несложные операции по раскраске через трафарет газовых шарфиков, была Тоня Селиверстова. Сразу пригласить Тоню в «племянницы» Стряпков не решился — очень уж чисты были глаза у юной художницы. Но легкие, как дыхание ребенка, шарфики принесли «Тонапу» увесистый доход, и Стряпков решил отблагодарить рядовых тружениц премиями. И тут-то — вот оно, веление сердца! — он выдал Тоне двойную порцию — пятьсот рублей. Обрадованная Тоня поделилась радостью с надомницей Таисией Кротовой. При первом же взгляде на Кротову все догадывались, что этой тетке, во избежание серьезной, непоправимой ошибки, палец в рот класть не следует. А Тоня этого не учла. Кротова пришла выяснить обиду в горпромсовет: «Почему Тоньке пятьсот, а мне половину?»

К счастью, она нарвалась на самого Христофорова, и тот, поняв, в чем дело, немедленно доплатил разницу, соответственно убавив, понятно, дивиденд Кузьмы Егоровича.

Вот что значит поддаваться велению сердца!

С тех пор Стряпков окончательно подчинился разуму: все обдумывает, со всех сторон просматривает, взвешивает.

А сейчас он шагает по Центральной улице Краюхи, направляясь в исполком. Идет и размышляет, с чего начать беседу с Завиваловым.

* * *