– Хорошо, Брюс.– Управляющий закрыл дверь домика и подумал: я поставлю его на морковь. Или на свеклу. На что-нибудь простое. На то, что его не озадачит.
И на вторую койку – другой овощ. Для компании. Пусть дремлют свои жизни вместе, в унисон. Рядками. Целыми акрами.
...Его развернули лицом к полю, и он увидел хлеба, поднимающиеся, словно зазубренные дротики. Он нагнулся и заметил у самой земли маленький голубой цветок. Множество цветков на коротких жестких стеблях. Словно щетина. Спрятанные среди более высоких растений, как часто сажают фермеры: одни посадки среди других. Как в Мексике сажают марихуану – чтобы не заметила полиция с джипов.
Но тогда ее засекают с воздуха. И полиция, обнаружив такую плантацию, расстреливает из пулемета фермера, его жену, их детей и даже животных. И уезжает, сопровождаемая сверху вертолетом.
Очаровательные голубые цветочки.
– Ты видишь цветок будущего, – сказал Дональд, директор-распорядитель «Нового пути».– Но он не для тебя.
– Почему не для меня? – спросил Брюс.
– Ты уже перебрал достаточно! – хохотнул директор распорядитель.– Так что хватит поклоняться. Это уже не твой кумир, не твой идол.
Он решительно похлопал Брюса но плечу, а потом, наклонившись, закрыл рукой цветы от его прикованного взгляда.
– Исчезли.– сказал Брюс.– Весенние цветы исчезли.
Брюс видел только загораживающую свет ладонь Дональда и смотрел на нее целое тысячелетие.
– За работу, Брюс, – велел Дональд, директор-распорядитель.
– Я видел, – сказал Брюс.
Он подумал: я видел, как растет препарат С. Я видел, как голубым покрывалом поднимается из земли, на коротких жестких стебельках, сама смерть.
Дональд Абрахамс и управляющий фермой переглянулись а потом посмотрели на коленопреклоненную фигуру, на человека, опустившегося на колени перед Mors ontologica.
– За работу, Брюс, – сказал коленопреклоненный и поднялся на ноги, Он наблюдал – не оборачиваясь, не в силах обернуться, – как Дональд и управляющий, переговариваясь между собой, сели в машину и уехали.
Брюс наклонился, вырвал один стебелек с голубым цветком и засунул его поглубже в правый ботинок, под стельку. Подарок для моих друзей, подумал он. И крошечным уголком мозга, куда никто не мог заглянуть, стал мечтать о Дне Благодарения.
От автора
Это роман о людях, которые были наказаны чрезмерно сурово за свои деяния. Они всего лишь хотели повеселиться, словно дети, играющие на проезжей части. Одного за другим их дивило, калечило, убивало – на глазах у всех, – но они продолжили играть. Мы были очень счастливы – не работая, и просто валяя дурака, – но такое короткое время, такое кошмарно короткое время! А расплата оказалась невероятно жестокой; даже когда мы видели ее, то не могли поверить. Например, в процессе работы над романом человек, с которого я писал Джерри Фабина, покончил самоубийством. Мой друг, послуживший прототипом Эрни Лакмена, умер еще раньше. Какое-то время я сам был одним из этих детей, веселящихся ни улице, подобно им, я пытался играть вместо того, чтобы расти, – и был наказан. Мое имя находится в конце книги, в списке тех, кому посвящается роман.
Злоупотребление наркотиками – не болезнь. Это решение, сходное с решением броситься под машину. Скорее даже это – ошибка в суждении. Если заблуждаются многие, это уже социальная ошибки, ошибки в образе жизни. Девиз этого образа жизни: «Лови момент! Будь счастлив сейчас, потому что завтра ты умрешь». Но умирание начинается немедленно, а счастье лишь остается в памяти. Этот образ жизни не отличается в корне от вашего. Просто счет в нем идет не на десятилетия, и на недели или месяцы. «Бери деньги, а долг пусть растет», – говорил Вийон в 1460 году. Но так нельзя, если денег – грош, а расплачиваться всю жизнь.
Роман лишен назидания. Он не поучает, не говорит наставительно, что им следовало работать, а не играть; он всего лишь описывает последствия. В греческой драме открыли причинно-следственную связь. Немезида в этой книге – не судьба, потому что любой из нас мог принять решение уйти с проезжей части. Из глубины души я рассказываю о чудовищной Немезиде для тех, кто продолжал играть. Сим я – не персонаж; я – роман. Как, впрочем, к все наше общество. Речь идет о гораздо большем числе людей, чем я знал лично. О некоторых мы читали в газетах. Все это – баклушничанье, шалопайство, болтовня с закадычными дружками под любимые записи, все это – ужасное решение шестидесятых. И нас постигла кара.
Кара, как я уже говорил, невероятно жестокая, и я предпочитаю думать о ней с безучастностью греческой драмы, по-научному, как о предопределенном следствии, неумолимо вызванном причиной.
Вот список тех, кому я посвящаю свою любовь: