Помпеи

«Победить фортуну» — вот к чему должен стремиться всякий человек. А потому, пока рабы готовили ужин, Плиний сказал потрясенному Помпониану, что он хочет перед трапезой принять ванну, и удалился в сопровождении Алексиона, отмокать в прохладной воде. Он снял грязную одежду и с головой погрузился в воду, что объяла его безмолвием. Вынырнув, Плиний заявил, что желает продиктовать дополнения к наблюдениям — как и акварий, он решил, что манифестация имеет примерные размеры шесть на восемь миль, — потом позволил одному из рабов Помпониана вытереть себя и умастить шафрановым маслом, а потом облачился в чистую тогу, позаимствованную у друга.

Ужинали впятером: Плиний, Помпониан, Ливия, Торкват и Аттилий. Не самое удачное число с точки зрения этикета. Да и грохот пемзы по крыше не способствовал поддержанию беседы. Но Плиний был рад уже и тому, что получил отдельное ложе и возможность прилечь с удобством. Стол и ложе перенесли из обеденного зала в освещенное помещение. И хоть еды было немного — очаги погасли, и рабы смогли подать лишь холодное мясо, птицу и рыбу, — Помпониан, поддавшись наущению Плиния, возместил это вином. Он велел принести двухсотлетнее фалернское, урожая времен консульства Луция Оптимия. Это был последний кувшин того года («Какой теперь смысл его беречь?» — мрачно заметил хозяин дома).

В свете свечей благородная жидкость приобрела цвет меда, и после того, как ее перелили из амфоры в графин, но еще до того, как ее разбавили более молодым вином — старое фалернское было слишком терпким, чтобы пить его неразбавленным, — Плиний взял графин у раба и принюхался, вдыхая этот запах, отголосок старой республики. Отголосок времени, рождавшего людей, подобных Катону и Сергию, города, борющегося за то, чтобы превратиться в империю, пыли лагеря Марция. Времени испытания огнем и железом.

За столом командующий говорил больше всех и очень старался сделать беседу непринужденной. Он, например, всячески избегал упоминаний о Ректине и драгоценной библиотеке виллы Гортензия или о судьбе флота, который, как подозревал Плиний, теперь разметало вдоль всего побережья. (Он вдруг понял, что уже одного этого достаточно, чтобы покончить с собой: он вывел флот в море, не дождавшись императорского дозволения. Тит никогда не простит ему этого.) Вместо этого он говорил о вине. Плиний много знал о вине. Юлия обзывала его «винным занудой». Ну и что? Возраст и общественное положение дают ему право позанудствовать. А если бы не вино, его сердце остановилось бы много лет назад.

— Хроники гласят, что в год консульства Оптимия лето выдалось в точности таким же, как нынешнее. Долгие жаркие дни, наполненные солнечным светом — «зрелые», как говорят виноделы. — Плиний слегка взболтал вино в бокале и снова понюхал его. — Кто знает? Быть может, двести лет спустя люди будут пить вино урожая нынешнего года и думать — какими мы были? Думать о нашем мастерстве. О нашем мужестве.

Похоже, камнепад усиливался. Где-то затрещало дерево. Послышался грохот бьющейся черепицы. Плиний оглядел своих сотрапезников. Помпониан вздрогнул, испуганно взглянул на потолок и уцепился за руку жены. Ливия напряженно улыбнулась супругу (она всегда была мужественнее собственного мужа). Торкват, нахмурившись, уставился в пол. Акварий, за все время ужина не сказавший ни единого слова, продолжал безмолвствовать. Плиний ощутил прилив теплых чувств по отношению к акварию — человеку науки, отправившемуся в это плавание ради знаний. Такие люди были ему по душе.

— Давайте выпьем за гениальное творение римской инженерной мысли, — предложил адмирал, — за Акву Августу, предупредившую нас обо всем — хоть у нас и не хватило ума понять это предупреждение.

Он поднял свой бокал и взглянул на Аттилия:

— За Акву Августу!

— За Акву Августу!

Они выпили, хотя и не все с равным воодушевлением. «Хорошее вино», — подумал префект, облизнув губы. Превосходное сочетание старого и молодого. В точности, как он сам и этот акварий. А если окажется, что он пил в последний раз в жизни? Что ж, превосходное вино для завершения.

Потом Плиний объявил, что отправляется спать, — и увидел, что остальные приняли его слова за шутку. Но он уверил их, что говорит абсолютно серьезно. Он приучил себя засыпать по собственному желанию — даже сидя в седле, где-нибудь среди стылых германских лесов. А сейчас — это просто игрушки!

— Акварий, если не возражаешь, я обопрусь на твою руку.

И он пожелал всем спокойной ночи.