Помпадуры и помпадурши

- А с чем у вас нынче пироги? - в свою очередь, спрашивал он, делая вид, как будто не всякая начинка, приготовленная ее руками, может быть ему по вкусу.

- С легким нынче; капустки искали, да не нашли...

- Что ж, и с легким хорошо... можно!

Появлялась целая сковорода шипящих пирогов, которые исчезали один за другим, а мгновения летели себе да летели. Потом она принималась опять допытываться, за что он ее, бабу, любит, и опять летели мгновения. Иногда к беседе присоединялся старик, отец ее, но от него большой пользы не было, потому что, как только закрыли его кабак, он тотчас же от горести ослеп и оглох.

Тем не менее "слепенький батюшка" все еще жаждал деятельности и, пользуясь ее официозным положением, беспрерывно к ней приставал. Однажды она даже попробовала завести об этом предмете разговор с ним.

- Хоть бы ты в базарные смотрители его произвел, - сказала она, - а то он совсем от еды отбился - все пьет!

- Не просите-с, - сказал он твердо, - ибо я для того собственно с вами и знакомство свел, дабы казенный интерес соблюсти! Какой он смотритель-с!

Он сейчас же первым делом всю провизию с базара к себе притащит-с!

Последствием же сего явятся недоимщики-с. Станут говорить: оттого мы податей не платим, что помпадуршин отец имение наше грабит. В каком я тогда положении буду? Недоимщиков сечь - не правильно-с; родителя вашего казнить - приятно ли для вас будет?

- Голубчик! да ведь он слепенький! куда ему за провизией гнаться! ему бы хоть жалованье-то получать!

- Это ничего, что слепенький: услышит, чем пахнет - прозрит-с! А хоть бы и насчет жалованья - вы думаете, жалованье-то с неба падает?

- Ну его!

- Нет-с, оно не с неба-с, а все с тех же сходит, которые вот поросятами да индейками нас кормят-с! Я это, в кадетском корпусе обучаясь, очень твердо узнал-с!

Но размолвки подобного рода происходили редко и тотчас же прекращались, ибо как он только начинал обнаруживать величие души, она переменяла разговор и начинала допытываться, за что он ее, бабу, любит. Тогда вновь начиналось подробное рассмотрение этого вопроса, и все недоумения прекращались сами собою.

Среди отдохновений он нередко вступал с нею и в административные разговоры, всегда в полной уверенности, что воззрения ее вполне соответствуют его собственным воззрениям.

- Вчера ко мне вора привели, - говорил он, - да я его отпустил-с.

- И Христос с ним! - отвечала она.

- Я так на этот счет рассуждаю, что все это они делают с голоду-с!

- А то с чего же! Без нужды да воровать! Тут стыда не оберешься! Я вот давно уж хочу тебя спросить: отчего между благородными меньше этого воровства, нежели, например, между нашим братом, простым народом?

- Оттого, что у благородного более благородных чувств. Стыдится-с. А тоже и между благородными бывает воровство, только, по обширности своей, не имеет презрительного вида. Все больше, по благородству, крупными кушами-с.

- Ах, грехи наши тяжкие! - вздыхала она.

- Да-с; я насчет этого еще в кадетском корпусе такую мысль получил: кто хочет по совести жить, тот должен так это дело устроить, чтоб не было совсем надобности воровать! И тогда все будет в порядке: и квартальным будет легко, и сечь не за что, и обыватели почувствуют себя в безопасности-с!

- Голубчик ты мой! - говорила она, смотря с умилением ему в глаза.

- Да-с, я давно уж так думаю и надеюсь, что усилия мои не останутся бесплодными. Главное в этом деле - иметь в виду, что вор есть человек. Я сам однажды таким манером в кадетском корпусе булку у товарища уворовал... что же-с!

- И за что ты меня, простую бабу, полюбил!

Этим восклицанием окончательно заключалось утреннее отдохновение. Он припоминал, что его ждут "дела", и с облегченным сердцем выходил на улицу.

Деятельность обывателей, управлявшихся около домов своих, веселила его.

Всякое выражение лица казалось ему дозволенным и законным. Когда он встречался с человеком, имеющим угрюмый вид, он не наскакивал на него с восклицанием: "Что волком-то смотришь!" - но думал про себя: "Вот человек, у которого, должно быть, на сердце горе лежит!" Когда слышал, что обыватель предается звонкому и раскатистому смеху, то также не обращался к нему с вопросом: "Чего, каналья, пасть-то разинул?" - но думал: "Вот милый человек, с которым и я охотно бы посмеялся, если бы не был помпадуром!"

Результатом такого образа действий было то, что обыватели начали смеяться и плакать по своему усмотрению, отнюдь не опасаясь, чтобы в том или другом случае было усмотрено что-либо похожее на непризнание властей.

Он любил, чтобы квартальные были деятельны, но требовал, чтоб деятельность эта доказывала только отсутствие бездеятельности. Когда он видел, что квартальный вдруг куда-то поспешно побежит, потом остановится, понюхает и, ничего не предприняв, тотчас же опять побежит назад - сердце его наполнялось радостью. Но и за всем тем не проходило минуты, чтоб он не кричал им вслед:

- Тише! тише! не заезжать!