Помощники

Рассказывал дед, как пошли потом по Волге первые пароходы, окликая гудками Заволжье, пугая птиц и зверей. Сам, своими глазами дед видел, как с годами всё дальше и дальше уходила Волга от былого левобережья, возвращаясь к нему только в дни весеннего половодья. Намывала река песчаные косы, а на них густо разростался ивняк и поднимались высокие осокори.

Но самыми интересными были рассказы деда о стругах Степана Разина, о Молодецком кургане и о Девьей горе, о скрытых в пещерах кладах. Тогда загорались у Павлика глаза и он думал, что, может, это его дед, занятый теперь починкой конской сбруи, был в давней молодости каким-нибудь атаманом.

— Перед вечером левым берегом по тропке идёшь, — рассказывал дед, — смотришь, а на той стороне дымок вьётся. Это, значит, атаманова трубка курится. При дороге она, в Жигулях, на Молодецком кургане схоронена.

— Какого атамана?

— Известно какого. Разина.

— А ты видел его? — спрашивал Павлик.

— Эка хватил! — усмехался дед. — Разин-то вон когда жил!.. Давным-давно было.

— А ты тоже давно живёшь…

В усмешке деда Павлик подозревал какую-то тайну. Откуда ж он знает всё?

— В книжке прочитал, да? — угадывал Павлик.

Дед щурил глаза и таинственно улыбался.

— В книжке? — переспрашивал он. — Можно и так сказать. Есть такая книга. Большущая. Листов в ней — с утра до ночи станешь листать, а до конца не дойдёшь. И каждый лист картинками изукрашен.

Павлик таращил на деда удивлённые глаза. Сколько времени прожили вместе, но ни разу он этой книги не видел. Где же дед прячет её?

А дед продолжал:

— У каждого человека своя книга есть. Родился ты на белый свет, и сразу эта книга тебе полагается. Сидим мы сейчас с тобой, разговариваем, и каждый при себе свою книгу держит. А картинки в ней разные. Кому что привелось повидать. И называется эта книга жизнью. Понял?

— Какая же это книга? — ещё больше удивлялся Павлик.

— Золотая, — отвечал дед. — В моей, говорю, листов много, не перечесть сколько, а у тебя она ещё тоненькая. Только что началась. На одном листе в твоей книжке хутор наш нарисован, на другом — степь. Вот и всё пока. А проживёшь с моё — и вся твоя книга в картинках будет, нарядная. Ты, парень, годы накапливай да узнавай всё скорей.

— А я теперь хочу знать, — требовательно говорил Павлик.

— Нельзя так. Сразу много будешь знать — скоро состаришься, — смеялся дед.

Павлик уныло вздыхал. Книга… Никакой такой книги с картинками нет. Это дед выдумал. Ему хорошо говорить: стал старым и знает всё.

И решил: не давать деду покоя, обо всём узнавать от него. Увидел — кошка мышонка поймала; Павлик — к деду.

— Почему кошка мышей не любит?

— Как не любит? Любит. Потому их и ест. Ты вон сахар любишь, грызёшь его.

Обстрекал ногу крапивой — к деду.

— Почему крапива кусается?.. Почему тучи гремят? Они ведь мягкие, лёгкие, по небу летят… Почему машина сама работает, если она не живая?.. Отчего цветы пахнут, а полынь горькая?.. А от тракторов могут маленькие тракторята родиться?.. Из чего земля сделана?.. А вода? Почему снятся сны?..

Почему? Отчего?.. На некоторые вопросы дед отвечал сразу. Над иными задумывался. А бывали и такие, что старик не знал, как ответить. Да и некогда ему было. То дома по хозяйству дела, то — на конном дворе.

— Прилип, как репей: «почему, почему…» Недосуг мне балакать с тобой.

— А мне хочется знать, — не отставал Павлик/

— Тётка Наташа вернётся с дойки коров, её и спроси. Она каждой ночью сны видит. Вот, может, и скажет, почему они снятся ей.

— А она не знает.

— Ну, пускай доярок своих попытает. Может, они посмышлёнее.

— А если и доярки не знают?

— Отстань, говорю! — повышал голос дед. — Сказал ведь: много будешь знать — скоро состаришься. — И принимался за свои дела. — В школу пойдёшь, тогда и будешь обо всём дознаваться.

Один раз, когда сели обедать, дед посмотрел на Павлика, усмехнулся и сказал матери:

— Беда, Варвара, с сынком твоим. Говорил я ему, предупреждал. Не послушался деда — пускай пеняет теперь на себя.

— А что случилось? — обеспокоенно спросила мать. Павлик тоже перевёл недоумевающий взгляд на деда.

— Случилось, — притворно вздохнув, осуждающе качнул дед головой. — Знать ему надо всё! Вот и дознался. В шесть лет постарел. Гляди, совсем седой стал. Седее меня.

— Ой, Павлик, да ты, правда, седой!

— Я ему говорил, — насупившись, повторил дед. — А что с таким неслухом делать? Теперь придётся клюку ему подбирать, как самому настоящему старику. Свою-то я ему не отдам.

Павлик выскочил из-за стола и подбежал к зеркалу. Думал, шутит дед, смеётся над ним, но зеркало не обманывало.

Седой. Правда, седой. Торчит на макушке белый вихор, и на висках тоже космы побелевших волос. Щёки и лоб тёмные, загорелые, на носу видна розоватая кожица, проступившая под старой, облупленной и шероховатой по краям кожей. А волосы на бровях и на голове — белые.

Павлик смущённо смотрел на себя. Как это могло произойти? Рядом с зеркалом на стене висела его фотокарточка. Отец весной сам снимал. На этой фотокарточке волосы у него не то чтобы чёрные, а всё-таки темноватые. А теперь…