Помощник хирурга (ЛП)

— Послушай же, Джек! Меня ждёт ампутация, и будь тут сам архангел Гавриил, я бы не остановился с ним поболтать. Я поднялся только для того, чтобы взять из своей каюты маленький ретрактор. И вели тому человеку говорить потише.

Сказав это, он ушёл, оставив на лицах позади себя нервные улыбки и обеспокоенные взгляды, направленные на коменданта. Но тот даже не подумал выходить из себя.

Комендант пристально рассматривал корабль и «Чезапик», находившийся неподалёку, его неподдельное удовольствие брало верх над необходимостью решения вопроса с капитаном «Шэннона», недостающими офицерами и матросами. Он попросил у Уоллиса список личного состава пленников, и пока за ним ходили, стоя на сделанной из подручных материалов крышке светового люка каюты вместе с Джеком Обри, сказал:

— Я где-то видел это лицо, но никак не могу вспомнить.

— Это доктор..., — начал капитан Обри.

— Подождите, подождите! Я вспомнил. Его зовут Сэтьюрин. Адмирала Боувса и меня пригласили во дворец осведомиться о здоровье Герцога, а он вышел и ввёл нас в курс дела. Сэтьюрин. Я знал, что вспомню его.

— Это именно он, сэр. Стивена Мэтьюрина вызывали лечить принца Уильяма, и по моему мнению, именно он спас его, когда никакой надежны уже не было. Изумительный врач, сэр, и мой близкий друг. Мы служили вместе со второго года. Но я боюсь, он всё ещё не слишком привык соблюдать обхождение, подобающее рангу, и иногда он совершает проступки, но ненамеренно.— Что ж, он не слишком уважительно относится к важным особам, это точно. Но я вовсе не оскорблён. Я не хочу, чтобы меня чтили как Господа Бога, знаете ли, Обри, хотя у меня и есть собственный флаг. Так или иначе, нужно приложить много сил, чтобы испортить сегодня моё настроение. Боже, Обри, такая победа! Кроме того, он и вправду должно быть выдающийся врач, ведь его вызывали к самому Герцогу. Как бы я хотел, чтобы он помог бедняге Броуку. К вашим услугам, мэм, — вскрикнул он, пристально разглядывая с почтительным изумлением фигуру чрезвычайно изысканной молодой дамы, внезапно вынырнувшей из-под временного навеса, несущей миску вслед за уставшим и забрызганным кровью помощником хирурга. Дама была бледна, но в данном окружении эта бледность ей весьма шла – она придавала ей поразительную исключительность.

— Диана, — сказал капитан Обри, — позволь представить тебе коменданта Колпойза.

Моя кузина миссис Диана Вильерс. Миссис Вильерс была в Бостоне, сэр, и бежала со мной и Мэтьюрином.

— Ваш покорный и преданный слуга, мэм, — сказал комендант, поклонившись. – Как я вам завидую – побывать в столь блестящей битве!

Диана опустила миску, отвесила реверанс и ответила:

— Сэр, меня держали в трюме все сражение. Но мне бы хотелось, — тут её глаза просияли, — мне бы хотелось быть мужчиной и идти на абордаж вместе со всеми.

— Я уверен, вы бы сражались не на жизнь, а на смерть, мэм, — воскликнул комендант. – Но сейчас, когда вы здесь, вы должны остановиться у нас. Леди Харриет будет польщена.

Мой баркас в вашем распоряжении, если вы решите сей момент отправиться на берег.

— Вы очень добры, комендант, — сказал Диана, — и мне не терпится встретиться с Леди Харриет, но мои дела задержат меня ещё на несколько часов.

— Примите моё уважение, мэм, — сказал комендант, бросив взгляд на миску и поняв природу её дел. – Как только вы будете готовы, приезжайте. Обри, когда миссис Вильерс будет готова, вы должны доставить её к нам. – Его сияющая улыбка несколько померкла, когда из лазарета раздался дрожащий пронзительный вопль, в своей агонии почти не похожий на человеческий, будто ножом пронзивший гул поздравлений. Но он уже бывал в бою и знал, какую цену приходится платить. Так что лишь с немного ухудшившимся настроением, он добавил:

— Теперь, мистер Уоллис, займёмся делом.

Прошло несколько часов. Капитана Броука перенесли в дом комиссионера, а его раненых сослуживцев в госпиталь, где те из них, кто был в сознании, достаточно мирно пребывали рядом с матросам «Чезапика», иногда обмениваясь порцией жевательного табака или контрабандного рома. Заключённых-американцев переместили с их корабля, с немногих выживших офицеров взяли честное слово, а матросов отправили в казармы. Наиболее же несчастных из всех, захваченных на «Чезапике» англичан-дезертиров, поместили в тюрьму, не оставляя вероятности покинуть её стены, исключая прогулку до виселицы. К текущему моменту наиболее жестокий лик войны уже скрылся из виду: радость и весёлое ожидание начали брать верх над глубокомыслием и печалью, царившими на фрегате,особенно когда находящиеся в округе капитаны отправили отряды добровольцев в количестве, достаточном для несения вахты в гавани, так что «шэннонцы» смогли сойти на берег. И развлечения вновь прибывших, вперемежку с продолжающимися криками на пристанях, заставили самых молодых из обретших свободу смеяться во весь голос, оттаптывая друг другу ноги на трапе, пока их сослуживцы, чтобы не заляпать смолой сверкающие белизной штаны, двигались более осторожно, спуская на воду шлюпки.