Впрочем, время от времени поэта, должно быть, приглашали на обед состоятельные и щедрые люди, что мы, правда, только предполагаем. Собрать соответствующие доказательства нам, несмотря на все наши усилия, так, к сожалению, и не удалось.
Единственное сведение, которое удалось нам раздобыть и которым мы теперь, по счастью, располагаем, состоит в том, что был он предельно воздержан в тратах и экономен, а кое в каком отношении, пожалуй, и скуповат.
Платил, тратил, расходовал он на удивление мало. Портным и врачам годами не давал заработать ни гроша.
Редкостный и вернейший друг пеших прогулок, он имел немало друзей и среди сапожников, на которых он взваливал нелегкую, но важную миссию спасать, восстанавливать дырявую и рваную обувь.
Что касается одежды, то он ходил большей частью в костюмах, которые ему дарили. Никаких неотложных причин наведываться к медикам у него не было, потому как здоровье его было в полном порядке, жаловаться было не на что, что, разумеется, было большим для него везеньем. Ведь сберегались и деньги и время. Врачи, конечно, были им недовольны. Тут стоит вспомнить, однако, старую мудрость, которая гласит, что на всех не угодишь, как ни старайся. Где-то или как-то ударяется об углы и самый безупречный человек.
Политические взгляды его мы оставим в покое; точно так же не станем задаваться вопросом и выяснять, прилежно ли посещал он церковь. Обыденное, естественное, полезное, нужное практически — вот что его занимало. В этом отношении он пошел, кажется, в своего отца.
«В ребенке продолжают потихонечку жить привычки отца с матерью» — то и дело слышим мы на каждом шагу, по всякому поводу. Школа и отчий дом оказывают на ребенка большое влияние. Что же до характерологических свойств обоих родителей… но не будем касаться таких запутанных материй.
От отца, во всяком случае, перешла к нему заметная доза иронии, неотступно следовавшая за ним по пятам, как собачка за своей хозяйкой или своим господином, что по-прежнему ластится и не отстает, даже если ее побили.
Если сведения наши верны, то он проработал однажды дней восемь в конторе одной электростанции. По истечении названного, необычно краткого срока господин директор пригласил его к себе в директорскую, где несколько холодно и, может быть, туманно, но в приличных выражениях и достойно объяснил, что на предприятиях, занимающих в индустриальной иерархии достаточно высокое, просто высокое или высочайшее положение, к сотрудникам предъявляются требования с таким же эпитетом, так что там не могут быть терпимы лица, о которых известно, во-первых, что они сочиняют стихи, и о которых поговаривают, во-вторых, что они якшаются с людьми, которых невозможно причислить к просто хорошему или лучшему классу.
Поэта действительно можно было увидеть в обществе нечистоплюйном. В этом отношении он вел себя не всегда разумно, зато человечно.
Из учреждений и фирм, покровительством которых он в той или иной степени воспользовался, следует еще назвать: расположенную на пенистой, голубой речке Ааре пивоварню; причудливой архитектуры, в живописную местность вписанную сберкассу; фабрику швейных машинок, на которой держался он долго; а также чулочную мастерскую, где он существенно пополнил копилку своих познаний.
Таким образом, в этой неприметной, мы бы сказали, пролетарской жизни поэта речь по преимуществу идет о работе в различных конторах и канцеляриях, о нередкой смене мест, то есть о чем-то обыденном и повседневном, а в сущности, о двух вещах: о работе в конторе и о природе, о найме и об увольнении, о бродяжьем освоении вольготной природы и об освоении приклеенным задом канцелярского письмовождения за столами, именуемыми бюро; о свободе и плене, о раскованности и кандалах; о нужде, бережливости, хлопотах и о свободном, безудержном, дерзком разгуле, не знающем меры в дорогостоящих наслаждениях; о тяжелой и пресной работе и о легком, шаловливом, шалопутном, беззаботном и бестревожном, упоительном, упивающемся негой безделье; о строгом соблюдении долга и о беззаветной, то в алое, то в голубое, то в зеленое окрашенной страсти бродить, путешествовать и скитаться.
Из таких-то и подобных вещей сложилась почва, взрастившая поэта. Времена года, фантазия, любовь и музыка, город и деревня и живопись, мысли и чувства, жизнь и множащиеся знания дали его поэзии пищу, в которой она нуждалась для своего процветания.
Так он и жил.
Что с ним сталось, что из него получилось в дальнейшем, мы не знаем. Других его следов мы пока не обнаружили. Удастся, может быть, в другой раз. Мы подумаем, что для этого можно сделать. Станем ждать, и буде появится какая-нибудь новость, мы немедля и с большим удовольствием сообщим о ней, если только к ней проявится достаточно доброжелательного интереса.
Жизнь художника