Помор

Правда, надежда у Чуги не увядала. Наоборот, уверенность всё сильнее крепла в нём. Честно говоря, к идее подрыва он относился скептически. Мало ли как оно грохнет! А как вывал ляжет? Надо же будет быстренько из этой чёртовой ямы выбираться, пока охрана не очухалась! Интересно, как же это ему исхитриться всё так спроворить, чтоб и коня раздобыть махом, и о бурдюках с водою не забыть, и едой запастись? В суматохе-то выйдет как всегда — хватай, что под руку подвернётся, и ходу! А потом что? От пустыни поблажек не жди, у неё одно наказание — смерть.

Поэтому Фёдор зря времени не терял. Подглядев, как выглядит ключ, которым краснокожие железную дверь отпирали, Чуга раздобыл подходящий штырь, гнул его и так и эдак, больше месяца подтачивал, и вот, апрельской тёмной ночью, прокрался ко входу в миссию. Было тихо, даже шагов вертухая слышно не было. Осторожно вставив свою отмычку в замочную скважину, Фёдор повернул её. Самоделка на полпальца крутнулась — и ни с места.

Ещё неделю помор обтачивал воровской инструмент, выходил пару раз по ночам, вроде как до ветру, и вот однажды сработанный им ключ со скрежетом провернулся, отпирая замок.

Фёдор припрятал отмычку в потайной щели и вернулся в барак с улыбкой на лице — первый шаг к свободе был сделан…

…Обливаясь потом, Чуга молотил по бураву, чувствуя спиной каменное тело скалы.

— Достаточно, — сказал Коломин.

Фёдор отложил бурильный молот и локтём отёр потное лицо. Пока он отпыхивался, Савва Кузьмич черпал порох деревянной ложкой и набивал им шпуры.

— Отцвела пустынька-то, — приговаривал он, — опять всё посохло да повяло…

— А вы эту Чихуахуа хорошо знаете?

— А то… Всю осень, считай, с команчами хаживал по Пекосу — эта река такая на севере, от неё-то и начинается Чихуахуа. Места там дичайшие… В пустыне что главное? Вода! Источники знать надо и тинахасы всякие — это как бы лужи, где водичка после дождей скапливается и держится долго. Отсюда, ежели на север двигать, выйдешь на гряду Пылающих скал — красные они, оттого и названы так. В тех скалах ручеёк бежит малый, а после надо маленько к востоку склоняться, пока не выйдешь к Тотемным холмам. Там тоже вода есть. И коням хватит напиться, и людям…

Заложив бикфордовы шнуры, Коломин сказал, не оборачиваясь:

— Дуй наверх и звякни три раза. Как все подымутся, вдаришь дважды — я запалю…

— Понял, — кивнул Чуга. — Щас я…

Проворно поднявшись наверх, Фёдор подхватил молоток и отколотил по рельсу условленный сигнал. Народ стал подниматься, радуясь хотя бы недолгому избавлению от каторжного труда.

Чугу приветствовали по-разному, помора и уважали, и боялись, но вот пакости ему не делал никто. Да и попробуй обидь такого бугая! В преисподней Фёдор даже поправился — жирок согнал, а вот мяса на нём наросло будь здоров. Помаши-ка кувалдой да киркой, погреби тяжёлую руду, попили брёвна на крепи — быстренько в плечах раздашься, особливо когда три раза в день у тебя на столе говядина с бобами. Выглядеть Чуга стал как тот варвар, про которых Туренин рассказывал, — в одних сапогах сношенных да штанах рваных, с голым мускулистым торсом, загоревшим дочерна, бородатый, с отросшими волосами. На шнурке ладанка болтается, след когтей тигриных полгрудины пропахивает… Дикарь дикарём.

— Здластвуйте, Цуга! — поклонился Ван.

— Карашо! — заулыбался беззубым ртом Уве-Йорген фон Бадер, попросту У-Йот.[163] — Аллес гут!

Остальные-прочие кивали и отходили, торопясь занять место на брёвнах, хоть минуту посидеть, дать телу роздых. На землю-то не сядешь — всё равно, что голой задницей, да на печку растопленную…

— Все тут? — осведомился Чуга, пересчитав белых невольников, и ударил дважды, в который раз уже начиная волнение испытывать: а успеет ли Коломин выбраться?

Камень под ногами дрогнул в ту самую минуту, когда Кузьмич показался над стволом шахты. Глухой грохот взрыва прокатился по закоулкам рудника, и вот пахнуло редким дымом, вздувая рубаху на спине Коломина.

Выждав пять минут — пущай пылюка осядет, — Савва Кузьмич полез обратно, завязав нос и рот платком. Невольники, повторяя его движение, кашляя, ругаясь шёпотом, потащились к шахте. Тут на входе замаячила крупная фигура Каухкана, и все дружно прибавили ходу — откуда и прыть взялась.

Один Фёдор был нетороплив — гордость не позволяла.

Индеец приблизился, но обычного рыка помор не дождался. Напротив, краснокожий был настроен миролюбиво.

— Бледнолицый, — сказал он, — моя выпить с тобой.

— С чего бы такая честь? — усмехнулся Чуга.

Каухкан понял его по-своему и приосанился.

— Да, — гордо произнёс он, — честь! Мой отец быть великий воин и вождь, его звать Ютрамаки Тающее Облако.

«Ютрамаки? — подумал Фёдор. — Как интере-есно…»

— Туда, — указал индеец на выход.

Чуга послушно вышел, окунаясь в духоту и зной. Солнце заливало карьер, его стены были накалены, как в духовке. К камню или к железным балкам подъёмника не притронешься — обжигает до волдырей. Помор оттого и обедать любил наскоро — слопает свою порцию — и сразу под землю. Хоть какая-то прохлада…