Помор

Второй удар боцман нанести не смог — Чуга врезал ему под дых с полуоборота и, продолжая движение, локтём той же правой дал в челюсть. Баку отнесло к надстройке.

— Ещё раз меня тронешь, — предупредил помор, — так я твою дудку тебе в гузно затолкаю и дудеть заставлю!

Мануэль не внял. Отбросив линёк, он выхватил нож-наваху. Фёдор, однако, лишь казался добродушным увальнем, этаким русским медведем, однако мало кто знает, как резв и быстр бывает топтыгин — и коня обгонит, ежели нужда возникнет.

Метнувшись к боцману, Чуга перехватил руку с ножом и крепко приложил её к дощатой переборке. Тут же отобрал наваху и пригвоздил ею грязную скрюченную ладонь Баки к доскам.

Боцман завизжал по-поросячьи, запрокинув голову и елозя свободной рукой по облупленной краске.

— В чём дело? — послышался сердитый окрик Монагана.

Помощник капитана выбрался из низкой двери, ведущей в надстройку. С кормы подошёл и сам Вэнкаутер. Увидев пришпиленного боцмана, он расплылся в ухмылке злобной радости, чем немало подивил Чугу, и спокойно удалился.

— В чём дело, я спрашиваю? — повысил голос Сайлас.

— Всё в порядке, сэр, — неожиданно заговорил Флэган Бойд. — Просто мекс напал на Теодора, а тот дал сдачи.

Гневно зыркнув на Чугу, Монаган с трудом выдернул нож, просекший руку Мануэлю, и подхватил сомлевшего боцмана.

Помощник капитана поволок Баку прочь, придушенно уговаривая «пострадавшего». Мануэль стонал и шипел, обещая Чугу изувечить, а Монаган бубнил, чтобы «никаких мокрых дел до Лондона». При чём тут Лондон, спрашивается?..

Фёдор проводил глазами странную парочку, чувствуя, что ему полегчало, — как громоотвод улавливает молнии небесные, так и наваха «разрядила» Чугу, сбросила накопленную ярость.

— Вы такой жестокий! — сказала Марион.

Помор глянул на девушку. Юная лицемерка выговаривала ему с осуждением, однако в глазах её сияли ужас и восторг.

— А иначе никак, — проворчал Фёдор.

— Я навидалась русских мужиков, но вы совсем иной…

— Я — помор, а не холоп! — отрезал Чуга. — В предках у меня сплошь вольные новгородцы да пираты-ушкуйники. Мы ни перед кем спин не гнули, а кланялись Богу одному. Мужики!.. — хмыкнул он. — Пока тех мужиков баре делили, поморы весь Север держали. А Сибирь кто воевал? Ермак, из ушкуйников. Он у нас был, как этот… слово такое мудрёное есть, на «К»…

— Конкистадор? — подсказала мисс Дитишэм.

— Во-во! Он самый и есть.

Тут Марион несколько смешалась. Фёдор был не её круга человек, но своеволие, доминировавшее в характере девушки, не позволяло победить кастовой спеси. И с Чугой было так интересно… Вот только как ей продолжить разговор?

Украдкой глянув на потомка новгородцев, Марион заметила ещё один шрам у него на щеке — тонкий вертикальный порез, как кто полоснул лезвием по лицу.

— А это у вас откуда? — указала она пальчиком.

Фёдор задумчиво погладил старую рану. Говорить ему не хотелось, и так разоткровенничался не по делу. Но не молчать же…

— Зулус пометил, — сказал он. — Хватил ножом так, што чуть лицо не развалил. Хорошо хоть глаз цел…

— Расскажите! — взмолилась Марион.

— Да чего там… Когда наш «Гридень» в обрат двинулся, надо было почту закинуть в Кейптаун. А туда, помню, много переселенцев понаехало. Делали они себе фургоны, сбивались в караваны, да и отправлялись землю добывать, именуясь — я запомнил — «фоортреккеры». По-нашему, наверное, «первопроходцы». А местные белые звались бурами. Ну вот. Стоим мы в кейптаунском порту, Столовой горой любуемся, на буров поглядываем, и вдруг — на тебе! Олёнка пропала. Я сутки по всему городу мотался, пока не вызнал — первопроходцы её прихватили, понравилась она какому-то фоортреккеру недоделанному. Я хватаю штуцер, хватаю коня — и за ними. И живо уразумел, пошто переселенцы по одному не ездят. Угодил я в засаду к зулусам. Выскочило их человек десять, чёрные все, голые, копьями потрясают, по щитам колотят и всё норовят живьём взять. Ну, когда я пятого пристрелил, они передумали и достали луки…

— Вы их победили, — уверенно сказала девушка.