Помор

Усилием воли Фёдор приглушил возбуждение. Доллары здорово помогут ему с ранчо, но первым делом надо будет купить фургон. Одной «конестогой» не отделаешься. Ведь всё надо будет везти с собой — инструменты, припасы, оружие, лекарства, одежду. Печку голландскую надо прихватить, чугунную, и ещё одну, из листового железа, стёкла оконные, гвозди, маслобойку, кастрюлю с длинной ручкой, посуду — дешёвую оловянную и дорогую эмалированную, котёл, сковородки… Ох, да легче сказать, чего не надо с собой прихватывать!

— Первым делом, — мечтательно проговорил князь, — я накуплю книг! Блэкстоуна, Плутарха, сэра Вальтера Скотта, Пушкина — если достану… Буду читать и перечитывать по вечерам, сидя у камина… Ну если ты, конечно, пустишь бакера в хозяйский дом!

На сердце у Чуги потеплело.

— Пущу, — проворчал он, — ежели не натопчешь в гостиной.

— Как можно, сэр!.. — делано возмутился Павел.

— Ладно, пора денежки тратить. С толком. Сперва я «конестогой» обзаведусь, одной-то маловато будет. Пошли.

И они пошли. За сто долларов купили новенький фургон с дугами, с тентом, с запасным дышлом и колёсами. Сработанная из белого дуба, «конестога» пахла свежим деревом и смазкой.

Приобрести лошадей в упряжку не составило проблем, а потом надо было только объезжать магазины и грузить, грузить, грузить…

Взяли по двести фунтов муки на каждого, по семьдесят пять фунтов копчёной свинины, по тридцать — сухарей, по десять — риса, по двадцать пять — сахара, по бушелю[109] сушёных бобов и сухофруктов. Десять фунтов соли, полбушеля кукурузной муки, по пять фунтов яванского кофе и по столько же — китайского чаю, полбушеля кукурузных зёрен, поджаренных и размолотых, бочонок уксуса…[110]

Пользуясь случаем, Чуга немного принарядился — переобулся в новые сапоги из тиснёной кожи, купил чёрные джинсы и аж три серых фланелевых рубашки. Разорился и на новый «стетсон».

«Первый парень на деревне, а в деревне — один дом!»

Дня три Федор ничего не делал, только плоть тешил — спал, ел, шатался по Абилину. На чётвертый день, плотно пообедав в «Дроверс-коттедже», он почувствовал, что наотдыхался вдоволь. Можно было двигать по жизни дальше. На Запад. В Калифорнию.

Оседлав чалого (конь тоже отъелся), Чуга неторопливо двинулся вдоль по Мэйн-стрит, зорко поглядывая по сторонам. Князя на гнедом он заметил сразу.

— Федька, — воскликнул Павел, подъезжая, — слушай, тут, за городом, переселенцы сколачивают караван! Они двинут на запад по Калифорнийской тропе завтра или послезавтра. Может, присоединимся? Вместе как-то веселее…

Чуга кивнул:

— Это дело. А то, поговаривают, сиу выходят на тропу войны.[111]

— Я тоже что-то такое слыхал.

— Давай тогда собираться…

Сборы вышли недолгими, уже к вечеру обе «конестоги» двинулись по улице и вскоре покинули Абилин. За городом, в чистом поле, стояло два десятка фургонов, паслись лошади. Стоянка походила на цыганский табор — женщины готовили на кострах, помешивая в котелках сытное варево, мужчины степенно разговаривали о видах на урожай, о конях, индейцах, источниках воды. Дети, как водится, шалили и путались под ногами.

— Кто тут крайний до Калифорнии? — осклабился Беньковский. — Я за вами!

Подъехав, Федор спросил, не покидая облучка:

— Куда направляетесь?

Осанистый мужчина в шляпе с короткими полями, в чёрном жилете, напяленном на ярко-красную рубаху, и в мешковатых штанах, заправленных в сапоги, прокашлялся сначала для пущей важности, а после стал держать ответ:

— На Сакраменто!

— Нам по пути, — спокойно сказал Чуга. — Не против, если мы присоединимся?

— А сами-то откуда? — состорожничал осанистый.

— Проездом из Техаса.

— Тогда милости просим! — обрадовался мужик в красной рубашке. — А то я тут один, кто на Старом Западе[112] бывал! Остальные все с Востока, жизни тутошней не знают…

— Узнают, — усмехнулся помор. Спрыгнув на землю, он протянул руку: — Теодор Чуга. Просто Тео.

— Кэп Гриффин. Я капитан этого каравана.[113] Думаю, выступим завтра с утра.

— Отлично, — кивнул Фёдор и дал знак бакерам: распрягайте!

Два десятка семей, больших и малых, собрались на окраине Абилина — дальше просто не дошли железнодорожные пути. Многие из них оставили позади, на Востоке, родственников, жилища, работу, позволявшую сводить концы с концами. Все они захотели резко изменить свою судьбу — разбогатеть, вырваться из того жизненного тупика, в который людей загоняет скромный достаток. Никто из них не представлял себе, каких трудов будет стоить жизнь на Западе, и насколько она опасна. Сами устремления переселенцев были весьма туманны, а понятия расплывчатыми. Да и как мог, к примеру, сапожник из Филадельфии или плотник из Питтсбурга знать и понимать старательское ремесло? Но им было достаточно того, что где-то далеко-далеко, в благословенной Калифорнии, золото валяется просто под ногами — зачерпнёшь воды в кофейник из ручья — и обязательно самородок выловишь…