Помор

Когда солнце встало над горизонтом, алое, как большое круглое тавро, несколько десятков неклейменых бычков заполучили метку на левую или правую ляжку.

А уж быки в стаде были таковы, что невольно внушали трепет. Некоторые из них весили по тысяче шестьсот фунтов и, когда поднимали головы, становились выше лошадей. Настоящие буйволы, они легко впадали в бешенство, готовые размазать в фарш пешего или конного вместе с лошадью. Вовсе не даром ковбои не расставались с револьверами — только меткая пуля могла остановить разъярённую бестию.

— Трогаемся, трогаемся!

— Погоняй, шоб вы сдохли!

— Хоу, хоу!

Коровы послушно двинулись следом за громадным вожаком, и вот всё стадо отправилось в путь, кивая рогатыми и безрогими головами.

С одного края стада ехали братья Гирины. Ларедо и Семён — с другого. Стадо тронулось, и первые несколько вёрст его гнали трусцой. Чуга с Турениным глотали пыль позади стада, подгоняя отставших коров и воюя с теми, кто рвался обратно. Фургон ехал в стороне, куда не долетал прах из-под копыт. Правил им самый хитрый — Фима Беньковский.

Шейн, переживавший за всё разом, вернулся в конец стада и пошёл стегать отстававших бычков свёрнутым лассо.

— А ну шевелись, травяные мешки! Больше жизни, дохлятина!

В это время задул сильный ветер с востока, относя в сторону непроглядную тучу пыли, и Чуге открылось стадо.

Коровы продвигались на север, к Канзасу, — шевелящаяся бугристая масса за завесой пыли. На длинных и коротких рогах поблескивало солнце.

Рыжие, коричневые, пёстрые спины раскачивались как море. Быки, коровы — огромные, полудикие — легко впадали то в панику, то в ярость и были готовы атаковать хоть волка, хоть человека, хоть лошадь.

— А индейцы тут не сильно достают? — поинтересовался Туренин.

— Давеча их видали аж в устье Бразоса,[102] — ухмыльнулся Ларедо, — полсотни свирепых мальчуганов в боевой раскраске! А ну веселей, веселей, пожива для канюков!

Чуга хмыкнул только, добавляя бычкам прыти. Ходьба разогрела животных, и теперь не только пылюка мучила следующих за стадом, но и опалявший лицо смрадный жар, источаемый тысячами пудов «самоходного мяса». Перегон начался.

Глава 9 ТРОПА ЧИЗХОЛМА

Обычно в полдень у стада случался «обеденный перерыв» — коровы останавливались попастись. Нагуляв аппетит по дороге, животные умиротворённо хрумкали.

Чуга тяжело слез с седла и постоял немного, распрямляя затёкшую спину.

— И как вам пылюка со штата Тухес?[103] — жизнерадостно спросил Фима.

— Не распробовал ещё, — проворчал Фёдор.

Беньковский весело засмеялся и ударил в треугольник.[104]

— Эй, проглоты! — крикнул он. — Обедать!

Чуге досталась ха-арошая порция густой мясной похлёбки с бобами — полная оловянная миска. Осторожно поставив её, помор наскоро сполоснул лицо и выхлебал кружку воды. Довольно выдохнув, словно остограммившись, Фёдор взял в зубы пару лепёшек с пылу с жару и направился в тенёк, под дерево. Кряхтя, устроился, с облегчением опираясь на ствол спиною — не вернулась пока ещё сила молодецкая, ослабли члены… Ничего, это дело наживное.

— У вас не занято? — спросил, ухмыляясь, Туренин, обеими руками держась за края горячей миски.

— Присаживайтесь, сэр, — церемонно ответил Чуга, — только траву не измажьте своей грязной задницей.

— А сам-то! — фыркнул князь. — Всё лицо в разводах!

Фёдор не ответил — он вгрызался в кусок лепёшки, зачерпывая ложкой пахучую похлёбку.

— Вкуснотища!

Заметив, что князь едва притронулся к яству, Чуга фыркнул:

— В большой семье клювом не щёлкают! А то останешься без сладкого.

Ларедо, добредя до них, расслышал последние слова и покивал.

— Эт-точно! — сказал он. — Я знал парней, которые ради «медвежьих ушек» — так тут пончики называют — готовы были по сорок миль скакать! А уж если их яблочным пирогом поманить… Сотню миль одолеют, лишь бы причаститься!

— Кушать надо неторопливо, — проговорил Павел назидательным тоном, — тщательно пережёвывая пищу…

— Да иди ты! — отмахнулся Шейн.

Фёдор помалкивал, благодушествуя. Но пришла пора, и он с кряхтеньем поднялся. Всем хороша передышка, одно в ней плохо — коротка больно…

…Тропа, по которой шло стадо, была неширока и разбредаться коровам не давала — её когда-то пробили сквозь чащу низкорослого чёрного дуба, растущего вперемежку с сумахом и ежевикой. Местами попадались заросли колючей груши, а вдоль ручьёв росли кизил и дикая хурма. К счастью, ручьи попадались нечасто, поскольку именно рядом с ними ковбоев атаковали полчища москитов, настоящие москитные тучи, облеплявшие лицо, руки, лоб. Не лучше гнуса в тундре! Руки размазывали комарьё по щекам, пачкая их своей и чужой кровью, а коням доставалось так, что бедные готовы были в костре гриву спалить, лишь бы избавиться от кусачих мучителей.

— Хоу! Хоу! — кричали бакеры, подгоняя непослушных, и, кроме их голосов, тишину нарушал топот копыт, громкий шорох трущихся коровьих тел да клацанье сталкивавшихся рогов.