Помор

— Нельзя! Я безоружный!

— Отбой! — скомандовал Чуга. — А ежели кто из вас храпеть начнёт, будет на палубе почивать!

— Вопрос не ко мне, — надменно сказал Павел Андреевич.

Уставшая троица затихла. Из иллюминатора доносился смутный говор да частое шлёпанье плиц гребного колеса. Первым захрапел его сиятельство князь Туренин.

Полдня друзья продрыхли, а к вечеру поднялись, чувствуя, что малость переспали.

«Великий Могол» плавно сплавлялся по реке, следуя ближе к правому берегу, густо, до самой воды заросшему тополями, вязами, ивняком и бузиной. Иногда на косогоре мелькал всадник, изредка показывались неказистые строения, сколоченные из досок, — то ли ферма чья, то ли лесопилка — не понять.

Река была чем-то отличным от той безразмерной хляби, коя именовалась Атлантическим океаном. Мелкая, пресная Миссисипи в сравнении с той прорвой вод казалась ничтожной, как соломинка рядом со стогом, зато и успокаивала не в пример лучше. Разлившись широко и привольно, река являла некий третий простор. Вроде и не подходит к нему понятие бесконечности, видимые берега положили край, а всё ж душа отдыхала. Человек, он же не великан какой, большого размаха не требует. Глянет, что до ближнего берега добрая верста, и ему довольно…

Когда стало темнеть, пароход пристал к берегу — плыть ночью было опасно. На Миссисипи хватало островков, намытых течением. Им редко давали имена, чаще всего присваивали номера. Ещё опаснее были стволы-топляки. Эти и днём различались с трудом, а уж ночью-то и подавно.

Рано-рано утром, когда над левым берегом занималась заря, капитан ударил в большой колокол, и пароход величаво двинулся дальше.

Стычка с Добаном кое-чему научила Фёдора, вернее, подала ему мысль овладевать револьвером вплоть до сущего совершенства. Ведь Мейси он грохнул потому лишь, что оказался быстрее. Да что там! Повезло просто. Выхватывать «пушку» он научился, это верно, а вот палить, как здешние ганфайтеры, стрелки Божьей милостью…

Над этим стоило серьёзно поработать. Ни дня без выстрела! Никогда не разовьёшь талант пианиста, если не будешь упорно разучивать гаммы. С револьвером такая же закавыка, что и с роялем, — набивать надо руку, а лучше — обе.

И Чуга положил себе за правило ежевечерне, как только пароход отшвартовывался на ночь, уходить подальше, дабы не пугать нервных пассажирок, и упражняться в стрельбе. Час, другой…

Темнело — Фёдор раскладывал костерок, ма-аленький, лишь бы мишень видно было, и стрелял, стрелял, стрелял…

Туренин, порою сопровождая товарища «на занятия», ворчал, что уж больно много патронов переводится, но быстро смолкал, ибо как научиться стрельбе, не расходуя боеприпас?

Ночью рука у Фёдора побаливала, зато делалась всё ловчее, движения приобретали отточенность. Чуга потихоньку одолевал непростую дорожку к славе ганфайтера…

Через неделю судно отшвартовалось в Мемфисе, штат Теннесси. Некогда деревня племени чикасо, город стал главным невольничьим рынком под властью бледнолицых. Тут «Великого Могола» поджидала огромная баржа, гружённая дровами. Казалось невероятным перебросать все чурки, да ещё и место найти, где их все уложить, но ничего, команда справилась.

Чуга, Туренин и Шейн нашли себе укромное местечко на корме, как раз за аккуратным штабелем дров, и резались в карты.

Князь отчаянно мухлевал, но Фортуна оказалась немилостива к нему.

— Ну правильно! — возмущался Павел. — Если ни одного козыря!

— Привет, — удивился Фёдор, — а дама?

— Ну одна дама…

— А валет козырный?

— Ну один валет…

Тут князь перестал бурчать — его глаза сощурились, что-то высматривая за спиной у Чуги.

— Глянь-ка, — сказал он негромко. — Во-он тот типчик в сером котелке…

Помор обернулся, примечая суетливого господинчика в потёртом сюртучке и полосатых брючках.

— Где-то я его уже видел… — протянул Чуга и хмыкнул: — Где, главное! В Сент-Луисе и видел, в салуне! Он тогда спускался, а за ним топал Мейси.

— Да? А я его на улице приметил. Этот «серый» всюду за нами ходил…

Ларедо посмотрел на Туренина, перевёл взгляд на Чугу.

— Я что-то пропустил? — сказал он неуверенно.

— Пустяки, дело житейское! — ухмыльнулся князь. — Тео набил морду Мэтьюрину Гонту, и тот сильно обиделся.

— Самому Гонту?! Ну ничего себе…

— А эта «серая мышка», — кивнул Павел на типчика в котелке, — не иначе как «пинк».

— Кто? — не понял Чуга.

— «Пинк»! Агент Пинкертона.[70] Надо полагать, Гонт нанял «пинков» и пустил их по нашему следу!

— А мы сейчас проверим. Павел, подмогнёшь?

— Легко!

Фёдор поднялся и прогулялся по палубе, держа курс на господинчика в сером. Господинчик любовался видами на реку.

Чуга подошёл к нему с одного боку, Туренин с другого и взяли «пинка» под локотки.

— Что? — дёрнулся он. — Что такое?

— Разговор есть, — сказал Фёдор и воскликнул: — Ну конечно! А то ты, я смотрю, набрался изрядно, ноги не держат!

— Другу, да не помочь? — подхватил князь.

Пассажиры не обратили внимания на подвыпившую троицу — на пароходе многие лечились виски от скуки долгого пути.

Заведя агента на корму, Чуга нежно прислонил его к штабелю дров.

— Отпустите немедленно! — просипел тип в котелке. — В чём дело?