Помолвка (Рассказы)

Утром у Дютийёля невероятно разболелась голова. Но он решил, что не следует придавать этому большое значение и пропускать из-за такого пустяка свидание, тем не менее, найдя случайно в глубине ящика рассыпанные таблетки, он принял их, одну утром, а другую — днем. К вечеру головная боль поутихла, а возбуждение позволило и вовсе забыть о ней. Молодая женщина ждала Дютийёля со всем нетерпением, какое только могли породить в ней воспоминания о минувшей встрече, и они снова предавались любви до трех часов ночи. Когда Дютийёль уходил, то, преодолевая перегородки и стены дома, он ощутил плечами и бедрами какое-то непривычное трение. В первый миг он подумал, что не стоит обращать внимания на это. К тому же, лишь погрузившись в стену ограды, он почувствовал вполне определенное сопротивление. Ему показалось, что он движется в среде еще текучей, но которая, однако, становилась все более тестообразной и — при каждом новом движении — все более густой. Когда ему удалось целиком войти в толщу стены, он заметил, что совсем не продвигается дальше. С ужасом вспомнил он о двух таблетках, которые принял сегодня. Таблетки — он-то подумал тогда, что это аспирин, — содержали на самом деле порошок четырехвалентной пиретты, прописанной доктором в прошлом году. Результат такого лечения, будучи усугублен последствиями изнуряющей перегрузки, заявил о себе самым неожиданным образом.

Дютийёль оказался замурованным внутри стены. Он и сейчас там, внедренный в камень. В те часы, когда умолкает гул Парижа, ночные гуляки, спускаясь по улице Норвен, слышат порой приглушенный голос, словно идущий из могилы, который они принимают за жалостную песенку ветра в переулках Монмартра. Но это Упырь-Упырь Дютийёль оплакивает конец своей славной карьеры и тоскует о недолгой любви.

Иной раз, зимней ночью, художник Жан-Поль, сняв с крюка гитару, отправляется в гулкую, опустелую улицу Норвен, чтобы песней утешить несчастного узника, и звуки, слетая с его зябнущих пальцев, проникают в глубь камня, словно капли лунного света.

Сабины

На Монмартре, на улице Абрезуар, жила молодая женщина по имени Сабина, наделенная даром расщепления. Стоило ей пожелать — и Сабин становилось несколько, и каждую она могла отправить куда хотела. Сабина была замужем и, так как столь редкостная способность насторожила бы мужа, она держала ее в тайне и пользовалась ею только в спальне, в часы, когда оставалась одна. Например, по утрам, одеваясь, она раздваивалась или растраивалась, чтобы удобнее было рассматривать свое лицо, тело и позы. Окончив осмотр, она спешила снова собрать себя, то есть слиться в единое существо. Иногда в послеполуденные часы зимой пли когда шел проливной дождь и Сабине не хотелось выходить из дому, она разделялась на десять, а то и на двадцать женщин, в таким образом могла вести шумную оживленную беседу, которая, в сущности, была лишь разговором с самой собой. Ее муж, Антуан Лемюрье, помощник начальника юридического отдела СБНКА, и не подозревал об этих ее проделках и твердо верил, что, как все люди, обладает единой и неделимой женой. И лишь однажды, вернувшись домой неожиданно, он сказался в обществе сразу трех жен, похожих как капли воды, и все три смотрели на него шестью глазами, одинаково голубыми и ясными. От этого зрелища он остолбенел, челюсть у него отвалилась. Но так как Сабина тотчас вновь собрала себя, он решил, что стал жертвой какого-то недуга; это подтвердил их домашний врач, который нашел у него недостаточность гипофиза и прописал несколько очень дорогих лекарств.

Однажды апрельским вечером после обеда Антуан Лемюрье в столовой проверял свои ведомости, а Сабина, сидя в кресле, читала киножурнал. Когда случайно он взглянул на жену, его поразила ее поза и выражение лица. Она уронила журнал на колени, голова ее склонилась к плечу, глаза расширились и мягко светились, губы улыбались, лицо сияло неизъяснимой радостью. Взволнованный, восхищенный, он подошел к ней на цыпочках, благоговейно наклонился и никак не мог понять, почему она нетерпеливо от него отстранилась. А случилось вот что.