Помните! (сборник)

– А погодка-то хороша! Сейчас бы на коня, в ночное. Или на рыбалку закатиться. В такую погоду по вечерам великолепно клюет. – Затем, словно выключив улыбку, серьезно добавляет: – Ну ладно, будем держать связь. Если понадобится, дай знать. А пока пойду к своим.

Крепкими, почти железными пальцами он пожимает мне руку и, поправив фуражку, упругой походкой идет прочь. Я тоже иду инструктировать начальника караула, обхожу вместе с ним посты, а затем, разбудив сладко спящего Радыша, отправляюсь к себе. И только в хате, сняв портупею с пистолетом и повесив на гвоздь шинель, с хрустом потягиваюсь и чувствую, как устал.

Вежливо постучавшись, вошла хозяйка – маленькая, опрятная, очень подвижная старушка с умными и удивительно добрыми глазами. Она полька. Зовут ее Виктория Францевна. Сын ее, сельский учитель, ушел на фронт в первые дни войны. Дом Виктории Францевны находится на бойком месте. Прямо у шоссе. И всякого военного, который постучится к ней, чтобы узнать дорогу или попросить напиться воды, она обязательно спрашивает:

– Прошу прощенья у пана (слово «прощенье» она произносит очень мило, через «ч» и в большинстве слов ставит ударение на первом слоге)… Прошу прошченья у пана, но не видел ли он где-нибудь на войне солдата Яновского? Станислава Яновского. Такой высокий, красивый… И глаза синие-синие…

Спросит и с надеждой смотрит на собеседника. Заметив же его отсутствующий взгляд, торопливо добавляет:

– И песни он хорошо поет – польские, украинские, русские. Не встречали?

И услышав отрицательный ответ, мелко крестится и тихо шепчет:

– Ну дай ему, пан бог, здоровья и счастья, чтобы мать не забывал и живым вернулся домой.

И с этого же, собственно, вопроса началось и наше с ней знакомство десять дней назад, и я глубоко благодарен ей за теплоту души и за сердечные рассказы по вечерам о Польше, о далекой своей юности и о первой светлой и горькой любви. Она была набожна и по вечерам, раскрывая молитвенник, пела. Это было любопытное для меня открытие. Я не знал, что большинство католических молитв не читают, а поют. И в этом заключалось что-то трогательное и задушевное.

Сейчас она вежливо постучалась и вошла ко мне, как всегда в голубом фартуке, чистая, аккуратная, со стаканом горячего чая в руке. И я уже знал, что это не простой чай, а чай, заваренный по ее рецепту из каких-то особенных трав, снимающих усталость и приносящих человеку покой. Она застенчиво улыбается:

– Вот прошу, пан, товарищ лейтенант, чай и лепешка с медом. Не откажите. Может, и моего Станислава покормят где-то добрые люди. Да и вы матушки вашей не забывайте, почаще пишите ей письма. Для матери письмо от сына – счастье.

Она отвернулась и вышла, и я заметил, как наполнились влагой ее глаза. Писем от сына она не получает уже давно, и тревога в ее сердце растет и прибавляется с каждым днем, хоть она и не показывает вида. Так и не узнаю я никогда, вернулся ли домой после войны ее любимый Стась. Хорошо, если бы это было так!..

Моя далекая фронтовая весна… Воистину, как все-таки короток человеческий век! Кажется, так еще недавно, ну почти вчера, стояла наша 30-я гвардейская бригада в деревне Григорьевка, готовясь к напряженным и грозным боям, а уже пролетело с тех пор так много лет, что даже и считать не хочется…

Сегодня с шумом барахтаются и плещутся в зеленоватой морской воде и поджариваются на пылающем солнце не только совсем еще юные мальчишки и девчонки, но даже их взрослые папы и мамы, тоже никогда не видевшие войны. И по временам, приезжая сюда, лежа где-нибудь на прибрежных камнях, я с удовольствием слушаю веселый визг малышни, самую что ни на есть добродушную курортную болтовню, взволнованный женский смех и думаю: а что было бы здесь, когда бы не мы и не десятки, не сотни, не тысячи моих товарищей по войне, которые отдали все свои силы, а многие кровь и даже самою жизнь вот за этого малыша с огромным красным яблоком в руке, за ту вон загорелую девчонку, что, выскочив недавно из моря, обсыхает на солнце и, надев соломенную шляпу с необъятными полями и положив на колени книгу, с любопытством читает, может, того же Жюля Верна, которого так любил ее ровесник, комсорг нашей батареи Витька Семенов, так и не вернувшийся с войны. И вот за тех влюбленных, что сидят сейчас на большом камне, тесно прижавшись друг к другу, счастливо о чем-то шепчутся и радостно смотрят в морскую даль. Да, за всех этих веселых, жизнерадостных и красивых людей, за эту вот щедрую землю, за мирный и солнечный день, а в конечном счете, за счастье! И ничего-то не надо солдатам тех далеких военных дней, кроме того, чтобы хранили люди светлую и добрую память о них. И сквозь шум прибоя, разноголосье людей и пение транзисторов я вслушиваюсь, вглядываюсь в синевато-дымную даль минувших лет и вспоминаю, вспоминаю…

Таврида. Село Григорьевка. 1944 год. Март.