Помнишь ли ты...

С минуту Диана следила за ним, удивляясь и восхищаясь его высокомерным пренебрежением к вспышке жадного любопытства, которую вызвало их появление. Сохраняя на лице любезное и невозмутимое выражение, она взглянула на Дуга и его подругу Эми Лиленд — те сидели напротив нее, слева, а затем перевела взгляд на мать и бабушку с дедушкой. Кори отделяло всего лишь одно место, между Спенсом и Дутом, и хотя у нее в глазах читался вопрос, она безукоризненно владела собой.

Все они сгорают от нетерпения, догадалась Диана, но хорошо помнят первое правило выживания в обществе: всегда сохраняй на лице маску спокойствия и сосредоточенности. Выполняя это правило, Спенс, Кори и Дуг улыбались Диане так, словно не было ничего из ряда вон выходящего в ее появлении в зале с подозрительным опозданием и под руку с человеком, которого они не видели десять лет.

Мать, бабушка и дедушка понятия не имели, кто был спутником Дианы, но неукоснительно следовали правилам приличия.

Впрочем, бабушка Дианы, которая начала игнорировать этикет приблизительно лет в семьдесят, решила пренебречь еще одним из правил. Нахмурившись, она уставилась в спину Коулу Гаррисону, а затем склонилась над столом и потребовала у Дианы ответа громким сценическим шепотом, который привлек внимание людей, сидящих за соседним столиком:

— Кто это такой, Диана?

Стараясь избежать беседы, которую могли бы подслушать посторонние, Диана торопливо отозвалась:

— Это Коул Гаррисон, бабушка, — тот самый, который пожертвовал для аукциона скульптуру Клайнмана. Помнишь, ты недавно восхищалась ею.

Это замечание ошеломило Розу Бриттон, более того, в преклонные годы у нее развилась опасная привычка бороться за истину независимо от последствий.

— Я ею не восхищалась, — возразила она негодующим шепотом, к которому прислушались еще двое за соседним столиком. — Я сказала, — уточнила бабушка, — что эта скульптура чудовищна!

Она оглядела остальных, с невинным видом предлагая обсудить достоинства скульптуры или недостаток таковых, но соседи в качестве отвлекающего маневра избрали разговор ни о чем.

— Да, да, — подтвердила бабушка, едва Диана взглянула на нее. — Она чем-то напоминает пылесос!

Диане хотелось напомнить ей, что этот Гаррисон — тот самый Коул, который работал у Хэйуордов, когда Диана была еще подростком, однако она не стала вдаваться в подробности из опасения, что престарелая дама ударится в воспоминания о том, как она посылала Коулу еду, а кто-нибудь подслушает… Сегодня вечером Коул галантно пришел Диане на помощь, и она решила в ответ позаботиться о защите его гордости и частной жизни.

Глава 22

К несказанному облегчению Дианы, суматоха, вызванная их опозданием и совместным прибытием, вскоре улеглась. Официанты принялись разносить первые блюда ужина, стоимость которого — тысяча долларов — была включена в цену билета на бал, и все события прошедшего часа постепенно стали забываться.

Диане с трудом верилось, что властный, утонченный мужчина в элегантном черном смокинге, который материализовался перед ней из теней на балконе, — тот самый юноша, который беседовал с ней, одновременно ухаживая за лошадьми Хэйуордов… поддразнивал ее, пока они играли в карты… радостно набрасывался на привезенную Дианой еду.

Она машинально потянулась за хрустящим рогаликом, и вдруг рука ее застыла в воздухе. «Прежде Коула всегда мучил голод», — с умилением вспомнила Диана, и улыбка тронула ее губы — судя по мускулистому телу повзрослевшего Коула, несомненно, в юности он часто голодал потому, что продолжал расти и крепнуть.

Вежливый, но настойчивый голос над ухом что-то произнес, а затем откуда-то сверху спустились две бутылки превосходного вина.

— Какое вино предпочитаете, мисс, — белое или красное?

— Да, — рассеянно отозвалась она.

Официант в замешательстве подождал более точного ответа, беспомощно взглянул на Диану, а затем на Спенса, сидящего слева. Тот пришел ему на помощь.

— Вероятно, и то и другое, — предположил Спенс.

Следующий официант поставил перед женщиной тарелку супа с креветками; оживленные возгласы и взрывы смеха слышались со всех сторон, смешиваясь с нежным позвякиванием приборов о китайский фарфор, но Диана ничего не замечала. Коул разительно переменился, решила она, рассеянно намазывая рогалик маслом, а затем отложила его на тарелку, ни разу не откусив, и потянулась за бокалом вина. Она взяла первый попавший под руку — в нем было выдержанное, прохладное шардонне с изысканным букетом, «Годы не смягчили Коула, — с легкой грустью подумала она, — совсем напротив». В юности он излучал упорство и силу, но казался покладистым, иногда даже добрым. А теперь у него в голосе слышались циничные нотки, а глаза стали ледяными — все это Диана подметила, входя с ним в бальный зал. Он закалился и огрубел в непрестанной борьбе. Однако не утратил доброты, напомнила себе Диана. И этот случай с фотографом на балконе тому доказательство…