Помни Рубена

— Вот именно: речь идет только о том, чтобы «натаскать» этих молодых и совершенно неискушенных парней, — заявил в ответ седовласый без тени иронии или гнева в голосе. Его манера говорить выгодно отличалась от тона большинства ораторов, в выступлениях которых звучали горькие и мстительные нотки, словно они заранее чувствовали себя побежденными. — Это чисто психологическая операция, и она имеет троякую цель. С одной стороны, некоторая часть чиновников, не успевших забраться слишком высоко по служебной лестнице, но пользующихся благодаря выслуге лет естественным правом продвижения на ответственные посты, проявила известную нерешительность: им не совсем по душе такой способ провозглашения независимости. В частных разговорах они жалуются: вместо того чтобы договориться с Рубеном, отцом нации, его преследуют и заменяют никому не известной фигурой, которую, судя по всему, страна и не думает признавать. Голлисты — а они во всем, что касается колоний, еще хуже любого деятеля Четвертой Республики — хотели бы внушить этим чиновникам, что можно обойтись без них и что, стало быть, они стоят перед выбором. Доказательства? Возьмите, например, Жана-Луи: сейчас этот парень, собственно говоря, ничего из себя не представляет. Но каких только чудес не могут сделать два-три месяца упорных занятий! А сколько у нас наберется парней, окончивших местные лицеи:

коллеж Братства, технический лицей Феликса Эбуэ, о котором гак мало говорят, словно он и не существует, — и напрасно! Добавьте к этому молодых людей, окончивших институты во Франции, не забудьте многочисленные профессиональные школы, ежегодно выпускающие немало дипломированных специалистов. Выдвигая Жана-Луи и ему подобных, Сандринелли, Ланжело и прочие голлисты словно бы обращаются к остальной молодежи: «Такое будущее ждет и вас, если вы поддержите Баба Туру, то есть нас. Только при нашей поддержке перед вами откроются широкие горизонты». Вспомните фразу из речи, произнесенной по прибытии новым губернатором: «Я хотел бы еще раз повторить, что непослушание и бунт не ведут ни к чему иному, кроме отчаяния». И наконец, товарищи, даже если все эти новоявленные чернокожие чиновники и впрямь окажутся некомпетентными, что неизбежно при таком отборе и такой подготовке, беды в том никакой не будет, скорее наоборот. К каждому из них приставят какого-нибудь «серого кардинала» — головастого малого из прежней администрации, и все окажутся при деле. Издали этот новый фасад, выдержанный в африканском стиле, будет производить должное впечатление. Но за фасадом все останется по-прежнему — вот в чем суть!

Губернатору и впрямь удалось посеять смятение в умах. В других пригородах и в африканских кварталах самого Фор-Негра, где, в общем, жителей было куда меньше, чем в Кола-Коле, а организации рубенистов не успели как следует укрепиться, ибо жители эти по большей части принадлежали к привилегированной прослойке, была начата подготовка к празднествам по случаю провозглашения независимости. Людей уверяли, будто перед смертью Рубен завещал им встретить с великой радостью тот день, когда она будет наконец им дарована — эта независимость, за которую он отдал свою жизнь. В то же время полиция старалась всеми средствами разгромить подпольные организации Кола-Колы, но все ее старания были безуспешны: она наталкивалась на растущее с каждым днем сопротивление. Стали обычными ночные перестрелки; наутро пересуды о них сверх меры будоражили обывателей. Однажды ночью произошла даже настоящая битва, первая из битв такого рода, продолжавшаяся, впрочем, всего несколько минут. Местом сражения стала авеню Галлиени, одна из главных улиц предместья, которое газеты негрецов именовали не иначе как «черной клоакой». В официальных речах восхвалялась нерушимая дружба, которая якобы должна была завязаться между французским и африканским народами, и в то же время начались аресты людей, только что освобожденных из застенков колонии, куда они были брошены за политическую деятельность. Ходили слухи, что их отправляли куда-то на север, откуда об их судьбе не поступало никаких известий.

В четвертом подпольном округе Кола-Колы ожидали неминуемого, как предполагалось, ареста Мор-Замбы.

— Что они тебе сказали при освобождении из-под стражи? — без конца допытывался у него Джо Жонглер, по собственному опыту хорошо знакомый с тюремными порядками.

— Заставили назвать мой точный адрес, — с неизменным терпением отвечал Мор-Замба.

— И что ты им ответил? Перескажи слово в слово.

— Что я живу между авеню Галлиени и генерала Леклерка.

— Точнее!

— Между трансформатором № 2 и Северным автовокзалом.

— Ну, старина, при таких ориентирах они зацапают тебя, когда им заблагорассудится. Уж поверь мне, я в этих делах разбираюсь. Правильно говорят твои друзья: нельзя тебе здесь оставаться, нужно подыскать местечко поукромней. А я тем временем один займусь моим зятем. Как только я его подкараулю, я тебе сообщу.