Помни меня

Мэри радовалась, что море пугало большинство женщин и что ветер казался им слишком холодным, чтобы долго оставаться снаружи. Одна, ухватившись за поручни на палубе, она могла представлять себя наследницей, направляющейся в Испанию или даже в Америку. Мэри могла сказать самой себе правду. Теперь она делает то, что хотела всегда: путешествует по свету.

Когда они отправились в путь, Мэри увидела, что моряки были очень похожи на мужчин из Фоуэя, — сильные, выносливые, дружелюбные, всегда смотревшие на нее с широкой улыбкой. Когда рядом не было других женщин, ей иногда удавалось поговорить с ними и задать вопросы о пути в Ботанический залив, Некоторые из них только и ждали случая рассказать ей о портах, в которые они заходили ранее. Они объяснили, что им нужно пересечь Атлантический океан и доплыть до Рио, чтобы использовать попутные ветры, вместо того чтобы спускаться вниз по побережью Африки. Мэри подумала о том, скольких из них изначально силой завербовали в Морфлот, поскольку они, казалось, проявляли некоторое сочувствие к заключенным и возмущались поведением большинства пехотинцев, которым во время путешествия особо нечего было делать.

Многие пехотинцы путешествовали с женами и детьми. Женщины боязливо ступали по доскам палубы, и Мэри жалела их, даже если они вели себя слишком заносчиво и не улыбались. Они были такими же пленницами, как и она, но, в то время как Мэри знала, насколько безобидно большинство из заключенных, эти женщины, вероятно, представляли себе, что все они отчаянные головорезы, которые только и ждут возможности захватить корабль и перебить всех до последнего на борту.

Мэри радовалась, что редко видела Тенча на палубе, потому что замечала, как меняется ее тело, хотя это и не было очевидно для остальных. Ее грудь стала полнее, и живот немного округлился. Она была потрясена тем, что ее связь с Грэхемом привела ее в такое затруднительное положение. Мэри никогда не думала, что это может случиться с ней, но она уже смирилась с этим. Частично она приняла свое состояние, потому что ее воспитали с мыслью, что все дети — дар Божий и поэтому должны быть приняты всем сердцем. Хоть Мэри и испытывала некоторые страхи по поводу родов и из-за того, станет ли она хорошей матерью, ее странным образом согревала перспектива, что у нее появится кто-то, кого она сможет любить и о ком будет заботиться. Мэри надеялась, что у нее родится мальчик, и представляла, что он будет похожим на маленького Люка, сына одного из пехотинцев.

Люку было семь лет. Этот крепыш с черными волосами и голубыми глазами улыбался ей, когда не видела мама. Мэри любила смотреть, как он пытается помочь морякам, — он был явно влюблен в море так же, как и она. Когда корабль обогнул побережье Франции и направился к Испании, погода стала теплее и мать Люка часто сидела с ним на палубе, обучая его чтению и письму. Мэри было жаль, что она не умела этого и не сможет научить своего ребенка.

Именно страх за безопасность своего малыша заставил ее наконец обратиться к хирургу Уайту. Отец всегда говорил, что корабельные хирурги либо мясники, либо пьяницы, но она никогда не видела Уайта пьяным. Его веселое лицо и мягкое обращение, когда он осматривал ее перед отплытием, опровергали мысль о том, что он может быть мясником.

Мэри не рассказала о своем затруднительном положении никому, кроме Сары, и была уверена в том, что никто, и в особенности Тенч, не догадался об этом. Но как ни неловко ей было признаваться в этом врачу, она понимала, что должна это сделать.

— Я думаю, что беременна, — выпалила она, предварительно спросив, может ли он дать ей что-нибудь для раны на ноге, которая не хотела заживать.

Он поднял одну лохматую седую бровь, потом задал ей пару вопросов и велел лечь так, чтобы он мог прощупать ее живот.

— Со мной все будет в порядке? — спросила Мэри, когда Уайт ничего не сказал.

— Конечно, роды на море не отличаются от родов на суше, — ответил он немного резковато. — Я думаю, ты должна родить в начале сентября, когда мы окажемся в более теплом климате. Ты сильная и здоровая, Мэри, с тобой все будет в порядке.

Тогда Мэри поняла, что зачатие, вероятно, произошло на Рождество, в ту ночь, когда Спенсер Грэхем был таким нежным.

— Кто отец? — спросил хирург, и его острые темные глаза сверлили ее, будто пытались прочесть ее мысли. — Ты должна сказать, Мэри, потому что отца нужно привлечь к ответственности. Если это заключенный, вы можете пожениться, а пехотинца можно заставить дать ребенку свое имя.

Мэри была удивлена, что кто-то беспокоится, от кого она забеременела, и еще более удивлена, что его можно привлечь к ответственности. Но Мэри не хотела выдавать Грэхема. Без него она бы не выжила на «Дюнкирке». И потом были еще его жена и дети. Они не заслуживали той боли, которую испытали бы, узнав, что он им изменил.

— Его имя, Мэри? — произнес Уайт еще тверже.

— Я не знаю, кто отец, — сказала она, вызывающе сложив руки на груди.

— Я тебе не верю, — проговорил он с упреком. — Возможно, другим женщинам я поверил бы, но не тебе. Теперь скажи мне, и я сам этим займусь.