Полынья

- Вы, Ефимыч, только кисточки обработаете солярчиком, - говорил Кутузов извиняющимся голосом. Низкий, с толстыми ногами, с толстым животом и толстым лицом, он не давал Просекову сойти вниз, где стоял Дик. - Матросов у меня всего три, а "Кристалл" судно все-таки. Придет "Агат", и Герман Николаевич будет мне выговаривать за грязь. А зачем мне за вас выговор получать? -говорил боцман, заранее обижаясь на возможную несправедливость.

- Разве тебе не стыдно, что я буду скрести ржавые котелки?

- А вы снимите форму, я вам давно робишку приготовил.

- Иди застрелись, - сказал Просеков свое обычное.

- Не пойду, - уперся Кутузов.

- Логично.

Почти каждое утро начиналось у них с этой перепалки. А дело было в том, что капитан Просеков был уже не капитан. Это недавно он капитанил на "Агате", на этом спасателе моря мирового класса. А оттуда его перевели на "Кристалл" простым матросом. За то, что не вышел на спасение. Говорят, был в нетрезвом виде. А не скажешь, что такой может потерять вид: настоящий морской волк, с зычным голосом, ростом под метр девяносто. К тому же работал в буксирном флоте, где любой человек мог перепить и осилить в драке целый пассажирский теплоход. Поэтому Просеков был склонен к рукоприкладству. Трощилов не видел, чтоб он кого-то ударил. Но когда его к чему-то принуждали, он так смотрел, что становилось страшно. В сущности, Просекову как капитану в морях равных не было. И конечно же такой большой в прошлом человек не хотел считать себя матросом, пользуясь тем, что Кокорин не считал себя капитаном. Кокорин, которого. Просеков унижал, перед ним благоговел. Но боцман Кутузов, несмотря на извиняющийся голос, стоял на своем.

- Вы, Ефимыч, кисточкой помаленьку: раз-два... -говорил он, вытрясая Просекова из внезапно охватывавшего того состояния задумчивости. - Увидите, и головка пройдет.

- Так ты еще хочешь, чтоб я красил!

- Вот вы говорите, а Герман Николаевич...

- Герман Николаевич! Да он уже давно... - И Просеков произнес с пьяной нежностью: - Просто старый человек.

- Надо переодеться, Ефимыч. - Боцман добавил вполголоса: - Нельзя ведь так, внаглую.

Когда Кутузов это сказал, Просеков взглянул на него очень внимательно, с любопытством. Трощилов на всякий случай посторонился, чтоб расчистить для боцмана свободное пространство. Прямо за спиной Дракона был еще один трап, который вел в нижние каюты. Так что Кутузов мог загреметь до самого палубного дна! Откровенно говоря, большего желания Трощилов и не имел. Но этого не произошло. Просеков, со свойственной ему привычкой неожиданно менять решения, спросил:

- А что, если я соглашусь?

- Да ничего! Покрасим судно, сделаем порядок... - заговорил Кутузов скороговоркой. Пошарив рукой возле ноги, поднял литровую банку с плавающими томатами: - Напиточек развел, хотите хлебнуть?

Просеков хлебнул.

- Дрянь.

- Безградусная, ясное дело, - посочувствовал Кутузов. - Значит, согласны?

- Буду красить.

Дик, услышав такое, от огорчения сделал лужу в коридоре.

- Вот и хорошо, - проговорил Кутузов, и на его лице отразилось простое удовлетворение, что "Кристалл" будет выкрашен, и Герман Николаевич Милых, нынешний капитан "Агата", на который Кутузов собирался перейти, останется им доволен.

Разговор между Кутузовым и Просековым объяснил Трощилову главное: чем они будут заниматься сегодня. Боцман затеял покраску, рейс объяснился просто. Но произошла неожиданность: Просеков согласился надеть робу матроса. Если Просеков, знаменитый капитан, сделается матросом, то что же может произойти? Кокорин без него не выведет судно из Полыньи. Куда ж они тогда заплывут, если и сейчас неизвестно где?

Надо было срочно искать какой-то выход. И выход был один: нужен защитник, к которому он мог бы нырнуть под крылышко. Но где такого найти? Трощилов вспомнил про второе поручение старпома: разбудить водолазов. Сейчас он мог присмотреть среди них дружка.

3

Каюта у водолазов была небольшая, в четыре койки, с переборками, отделанными голубым пластиком. Под иллюминатором стоял деревянный стол, круглый, с металлическим основанием, с голубой плоскостью, местами затертой от касаний карт. Два водолаза спали за красивыми занавесками из плотной ткани с тиснеными силуэтами знаменитых соборов и церквей. Кондиционер был отключен, зато крутился вентилятор. И как только Трощилов сюда вошел, на него словно пахнуло другим воздухом. Тут люди жили, как на отдельной планете, никого не признавая и ни от кого не завися. Официально зависели и признавали, а на деле все подчинялись им. И не то чтоб давили на остальных. Как раз нет: жили спокойно, размеренно. Но это спокойствие, особая спаянность людей притягивали других, которые были каждый по себе. Поэтому здесь всегда посторонние сидели.