Полый человек

В колледже Джереми немного изучал вопросы вероятности в генетике и поэтому знал о возможных результатах этой генетической игры в кости: синдром Дауна, хорея Хантингтона, болезнь Тея-Сакса, гемофилия… и так далее. Еще до первой беседы с врачом он знал вероятность такого события: один процент, что у пары родится ребенок с серьезным, угрожающим жизни дефектом. В возрасте двадцати лет вероятность рождения ребенка с синдромом Дауна у Гейл составляла 1:2000, а вероятность другого серьезного дефекта хромосом – 1:526. Если они будут ждать, пока Гейл исполнится тридцать пять, вероятность составит 1:300 для синдрома Дауна и 1:179 для генетических заболеваний в целом. К сорока годам кривая вероятности резко идет вниз: 1:100 для синдрома Дауна и 1:63 для других серьезных дефектов.

Мысль о том, что у них родится умственно неполноценный или уродливый ребенок, повергает Джереми в ужас. Страшит его, хотя и не так сильно, и неизбежность того, что любой ребенок изменит их отношения с женой. Первый страх Гейл видела – и отвергла, от второго она улавливает лишь слабые отголоски. Бремен старательно прячет эти мысли от нее – и от себя, – используя перенастройку ментального щита и помехи, когда во время телепатического контакта возникает эта тема. Это один из двух секретов, которые он хранит от Гейл все время, пока они вместе.

Второй секрет также связан с ее бездетностью. Только он вроде бомбы с часовым механизмом, тикающей между ними и под ними, готовой разрушить все, что у них есть, или даже надежду на то, что у них может быть.

Но Гейл умирает раньше, чем раскрывается второй секрет… раньше, чем Джереми успевает поделиться им и избавиться от него.

Однако этот секрет по-прежнему является ему во сне.

В полой долине

Бремена спас Папаша Сол.

Полиция, получившая описание человека, который совершил нападение у торгового центра на Шестнадцатой улице, прочесывала картонные поселения под мостами через реку Платт. Уличные торговцы уже несколько месяцев жаловались на попрошаек и бездомных, заполнявших торговые ряды в дневные часы. Это нападение стало последней каплей, и городская полиция рвала и метала… в буквальном смысле. В поисках молодого пьяницы в очках, со светлыми волосами и всклокоченной бородой они перевернули вверх дном все временные хибары и навесы, от Маркет-стрит в центре города до западных пригородов в районе Стоункаттерс-роуд на холме над шоссе I-25.

Его спас Папаша Сол. Джереми бегом вернулся к своему убежищу около реки, забрался в брезентовую палатку и стал рыться в наваленных в углу тряпках в поисках дешевого вина «Найт Трейн» в бутылке с завинчивающейся пробкой. Найдя бутылку, он сделал большой глоток, пытаясь вернуться в сумеречный туман безразличия и нейрошума, который теперь заполнял его жизнь. Но адреналин продолжал поступать в кровь – словно сильный ветер, он сдувал накопившийся за несколько месяцев туман.

Я напал на того человека! Это была его первая связная мысль. А потом: Что, черт возьми, я тут делаю?! Внезапно Бремену захотелось прекратить тот дурной фарс, в котором он оказался, позвонить Гейл, чтобы та забрала его, и отправиться домой на ужин. Он видел длинную аллею, отходящую от проселочной дороги, и белый каркасный дом, видел персиковые деревья, которые он посадил по обе стороны, часть из которых еще были привязаны проволокой к колышкам; видел длинные вечерние тени от деревьев, растущих вдоль ручья, который извилистой змейкой бежал к дому, чувствовал запах свежескошенной травы, проникавший в открытое окно «Вольво»…

Бремен застонал, сделал еще один глоток мерзкого вина, чертыхнулся и выбросил бутылку через дверное отверстие своей импровизированной палатки. Бутылка разбилась о бетон, и из-под эстакады послышался крик, но разобрать слова Джереми не мог.

Гейл! О боже, Гейл! – Его тоска в этот момент превратилась в физическую боль, которая ударила его, словно цунами, без предупреждения надвинувшееся из-за горизонта. Его как будто ударила, подняла, а потом отпустила и бросила волна, над которой он не имел власти. – О, Гейл… Боже, как ты мне нужна, малыш!

Первый раз после смерти жены Джереми Бремен заплакал, уткнувшись в сжатые кулаки. Он всхлипывал, отступая перед жуткими спазмами горя, которые теперь поднимались изнутри, словно огромные, острые осколки стекла, проглоченные много дней назад. Он плакал, не замечая ужасной духоты в убогой палатке из пластика и брезента, не замечая гула машин на эстакаде над ним и воя сирен на улицах на холме, не замечая ничего, кроме своей утраты и горя.

– Либо ты шевелишь задницей, либо ей несдобровать. – Медленный, благозвучный голос Папаши Сола пробился к нему через густой от жары воздух.

Джереми отмахнулся от него и скорчился на своих тряпках, уткнувшись лицом в прохладный бетон. Он все еще плакал.

– Времени на это нет, – сказал Сол. – Потом будет сколько угодно.