Полый человек

Это человек, сидящий на громадном звере. Если бы Бог действительно сошел на землю, он мог бы выбрать именно такую, антропоморфную форму. Зверь, на котором восседает это божество, кажется каким-то безликим, но от него – кроме сияния – исходит ощущение… тепла, мягкости, безмерного покоя.

Перед ними Робби на спине своего плюшевого мишки.

СЛИШКОМ СЛАБЫЙ! НЕ МОГУ УДЕРЖАТЬ!

Бог не привык ограничивать себя речью, но он старается. Каждый звук врезается в мозг Гейл и Джереми, как электрический разряд.

Бремен пытается установить телепатический контакт, но ничего не выходит. Однажды, в Хэверфорде, он вместе с одним из студентов оказался на стадионе, где шли приготовления к рок-концерту. Когда он стоял прямо перед сценой с колонками, усилители включили на полную мощность, проверяя звук. То, что происходит теперь, очень похоже, только еще хуже.

Они с Гейл посреди плоской, покрытой трещинами равнины. Горизонта нет. Над ними слои прозрачной серой пустоты, похожие на складки пластикового савана. Со всех сторон к ним приближаются белые волны клубящегося марева. Свет идет только от похожей на божество фигуры прямо перед ними. Джереми поворачивает голову, следя за приближением тумана. Все, к чему этот туман прикасается, исчезает.

– Джереми, что… – Гейл пытается перекричать ветер, который обрывает их мысленный контакт.

Внезапно на них, словно град камней, обрушиваются мысли Робби. Он уже не пытается говорить, а посылает им поток образов. Звуки и цвета в них слегка искажены, но печаль смешивается с восхищением и удивлением.

белая комната

сердцебиение машины

солнечный свет на простыне

укол иглы

движение голосов и теней

течение тянет, тянет, тянет

Вместе с образами приходят эмоции, ранящие, как лезвие бритвы, почти непереносимые: открытие, одиночество, конец одиночества, восхищение, усталость, любовь, печаль, печаль, печаль…

Гейл в ужасе оглядывается на клубящийся туман, который тянет к ним свои щупальца. Он смыкается вокруг божества, сидящего верхом на звере, и почти гасит сияние.

Женщина прижимается щекой к щеке мужа.

Господи, зачем он это делает? Почему не оставит нас в покое?

Джереми пытается увеличить громкость своих мыслей, чтобы их можно было расслышать за обрушившимся на него со всех сторон ревом.

Дотронься до него! Протяни руку!

Вдвоем они делают несколько шагов вперед, и Гейл протягивает дрожащую руку. В тумане видно только свечение. Когда ее ладонь обволакивает яркий свет, женщина вздрагивает, как от удара током, но руку не убирает.

Боже мой, Джереми! Он просто ребенок. Испуганный ребенок.

Бремен тоже протягивает руку, замыкая круг.

Он умирает, Гейл. Он удерживает меня здесь, сопротивляясь ужасной силе… Он борется, чтобы удержать нас вместе, но я не могу остаться. Он слишком слаб, чтобы удержать меня… Он больше не может противиться течению.

Джереми!

Бремен отстраняется – и разрывает круг.

Если я останусь, то уничтожу нас всех.

Он протягивает руку и дотрагивается до щеки Гейл. Она видит, что задумал ее муж, и пытается протестовать, но он притягивает ее к себе и крепко обнимает. Они оба чувствуют, что Робби тоже здесь, с ними. Мысль Бремена усиливает это объятие, окрашивая его всеми оттенками чувств, которые невозможно передать ни прикосновениями, ни словами.

Потом Джереми отстраняется и отворачивается, боясь передумать. Туман почти мгновенно окружает его. От Робби остается, как угасающее сияние в белом тумане, ребенок, ухватившийся за шею плюшевого мишки, а от Гейл – размытый контур рядом с ним. А затем все исчезает, и Джереми ныряет в самую гущу холодной белой пелены.

Пять шагов – и он уже ничего не видит, даже собственного тела.

Еще три шага – и земля уходит у него из-под ног.

Он падает.

Падает Тень

Белая комната, белая кровать и окна в виде прямоугольников белого света. Невидимый монитор пищал в такт ударам его сердца.

Бремен застонал и повернул голову.

Под его носом шипела пластиковая трубка кислородного аппарата. Свет отражался в бутылке капельницы, и Джереми разглядел синяки на внутренней стороне своей руки – там, где под повязкой была спрятана игла. Его тело и голова были словно окутаны одним огромным покрывалом боли.

Врачи были в белом. Взгляд никак не удавалось сфокусировать, и они оставались размытыми пятнами, каждое со своим голосом.