Полуночный Прилив

Жизнь в суровых землях похитила гибкость тела. Кости стали хрупкими, искривленными и постоянно ныли. Бесконечный жесткий камень под ногами — с каждым шагом по позвоночнику проходила стрела боли. Нереки, прежде чем склониться перед королем Летера, обитали в самых восточных ущельях. Они верили, что родились от женщины и змея, и что змей живет в их телах: гибкие обводы спинного хребта, позвонок на позвонке, поддерживающие голову, средоточие мозга. Но горы презирают этого змея, мечтают бросить его на землю, вернуть на брюхо, заставить ползать в трещинах и свиваться между камней. Так что в течение жизни змей вынужден склоняться, гнуться и извиваться.

Нереки хоронили своих мертвых под плоскими камнями.

Или делали это, пока королевский эдикт не повелел им принять веру Оплотов.

Теперь они кидают своих соплеменников там, где те умерли. Даже в самих хижинах. Это было годы назад… но Серен с болезненной ясностью помнила осмотр большого плато, где обитали нереки. Деревни потеряли свои границы, смешались в хаотическом, подавленном однообразии. Каждая третья или четвертая хижина была в руинах — жалкие склепы для умерших от старости, болезней, избытка спиртного, белого нектара и дурханга. Дети бродили без присмотра. За ними крались злобные, без меры расплодившиеся горные крысы.

Народ нерек уничтожен, и из этой ямы не выбраться. Их родина стала разросшимся кладбищем, а летерийские города сулили им лишь долги и растворение. Они не заслуживали сочувствия. Жизнь Летера сурова, но это правильная жизнь, путь цивилизации. Доказательства? Империя процветает, тогда как прочие племена слабеют, гниют в высокомерии и глупости.

Серен Педек стала недоступной для горного ветра. По жилам текло тепло камня. Закрыв глаза, она придала лоб к приветливой глади.

Кто бродит за ней? Это предки Эдур, как говорят хироты? Если так, ясно ли они видят саму Серен? Смутные формы, движущиеся туда и сюда, потерянные, как дети нереков в умирающих деревнях.

Она имела собственное мнение и держалась за него — хотя мысль была неприятной. «Это стражи тщеты. Проводники в абсурд. Отражения самих себя, пойманные в ловушку бессмысленного повторения. Вечная нечеткость. То, что мы видим, пытаясь разглядеть себя, свои жизни. Чувства, воспоминания и опыт, тучная земля, на которой растет наша мысль. Бледные цветы под опустевшим небом».

Если бы она смогла — утонула бы в каменной глади. Чтобы идти в вечности рядом с бесформенными силуэтами, видя, наверное, вовсе не погнутые деревья, мох, лишайник и случайных прохожих. Нет, она видела бы только ветер. Вечно воющий ветер.

Она услышала шаги намного раньше, чем он вышел в трепещущий круг света. Звуки шагов пробудили и нереков, лежавших вокруг костра неровным полукругом. Они быстро поднялись, откинув служившие одеялами рваные шкуры, и скучились перед пришельцем. Серен Педак не отрывала взора от костра — непокорных языков пламени на куче дров, которые щедро набросал опьяневший от смеси вина и белого нектара Бурак Преграда. Смотрела, сражаясь с морщинками в углах рта, с непрошенной и нежеланной иронической улыбкой, выразившей горькую радость от неизбежной встречи двух разбитых сердец.

Бурак вез с собой тайные инструкции, список, достаточно большой, чтобы заполнить целый лист. От других торговцев, перекупщиков и чиновников — там были, подозревала она, приказы от самого Королевского Семейства. Что бы в них не содержалось, эти инструкции убивали купца. Он всегда любил выпить, но раньше не смел подмешивать в вино белый нектар, этот чарующий разрушитель. Для путешествия требовалось новое топливо — оно подстегивало гаснущие огни души Бурака, и оно же должно было утопить его. Так же надежно, как могли бы это сделать глубокие воды Залива.

«Еще четыре года. Может быть».

Нереки обступили пришедшего. Десятки голосов слились в странное бормотание — словно верующие вымаливали милости у порядком смущенного божества. Хотя происходящее скрывала тьма, Серен Педак ясно видела все в воображении. Он пытался (лишь глаза выдавали смущение перед всеми этими объятиями и протянутыми руками) произнести ответ, который не звучал бы благословением. Он хотел бы сказать, что не является человеком, достойным подобного почитания. Он хотел бы сказать, что является скопищем мерзких грехов — как и все они. Что все мы потеряны в этом мире холодного сердца. Он хотел бы сказать… но нет, Халл Беддикт ничего не скажет. Во всяком случае, таких… ранящих слов.

Бурак Преграда дернул головой, слепо замигал. — Кто идет?

— Халл Беддикт, — ответила Серен.

Он облизал губы. — Старый Блюститель?

— Да. Но не советую его так звать. Он уже давно вернул Королевскую Трость.