Полуночный лихач

«Выш-ка, выш-ка…» – стучало в Гошиной наголо обритой голове. Это слово напоминало удары молотков, забивающих в гроб последние гвозди. Но ему не было страшно. Напротив – какая-то надежда встрепенулась в измученной душе. Он осознал, что совершенно не боится смерти. Да разве может бояться смерти солдат?! Всю жизнь, и эту, которую прожил так бессмысленно, и ту, прошлую, которая таилась в нем, Гоша Замятин исподволь готовил себя к неминучей участи – принять пулю в грудь или в лоб. Но только не в спину!

Адвокат что-то говорил, а Гоша сидел зажмурясь, и мысли вихрем носились в голове, плелись в поражающие своей логичностью кольца. Все правильно! Армия для него потеряна, тот солдат не сможет прожить новую военную жизнь – значит, Гоша должен умереть, чтобы выпустить его на свободу. Так это ж хорошо! И чем скорей, тем лучше.

Но Гоша никому не сказал об этих мыслях, тем более – адвокату. Адвокат обращался с ним очень человечно. И вообще, он был хороший дядька. Гоша иногда даже тупо удивлялся, чего он, такой важный и всеми уважаемый, так с ним носится. Какой ему интерес в жалкой судьбишке?

Интерес, как выяснилось, был очень большой, потому что адвокату хорошо платили. А платил ему Константин Сергеевич Бармин, которого на коленях умолила помочь Гошкина мать. От нее отвернулась вся деревня, но не старый учитель, в классе которого сидел за партой у окна не только сам Гошка, но и его рано постаревшая мать – когда-то давно, много лет назад. Именно благодаря усилиям Бармина хитрюга-адвокат вывернулся наизнанку и отбил-таки у прокурора молодую, непутевую Гошкину жизнь. В ход пошло все: и состояние аффекта, и месть за искалеченную мечту, и сама мечта была вынесена на всеобщее обозрение – Гошкина страсть к армии, его затаенное честолюбие, его душа русского солдата, жившего в былые времена, вернувшаяся в наш мир, чтобы снова служить в армии…

Набившийся в зал народ временами ревел в негодовании, а порою лежал в лежку от смеха при патетических раскатах адвокатского голоса и его словесных фиоритурах, жена погибшего парня вопила диким голосом, проклиная убийцу, но иногда тоже разражалась истерическим хохотом, прокурора явственно корежило, судья прыскала в ладошку – однако вердикт был враз и суров, и мягок: тринадцать лет в колонии строгого режима. Но не «вышка» все-таки!

Когда зачитали приговор, в зале стало тихо. Гошка знал, что все сейчас с любопытством смотрят на него: что он, как? Завопит от ужаса или запрыгает от счастья? Он тоже таращился через решетку в эти белые пятна лиц, но видел не довольного адвоката, не обеспамятевшую мать, а худое, с седыми усами лицо Бармина.

Бармин смотрел устало, печально. Он-то знал, на что обрекло парня его заступничество! Он-то понимал, что лишил Солдата надежды на возрождение!

И в эту минуту Гоша понял, что ненавидит своего старого учителя. За то, что когда-то задурил мальчишке голову историями воинских подвигов, что читал стихи, мол, конь его зарей объят и светятся копыта, что заронил в него эту мысль – об иной, другой, героической душе… Чепуха, откуда бы ей взяться в теле сифилитика и потомственного алкоголика, да эта душа бежит небось от него прочь, как трус в бою бежит от врага!

А главное, Гоша возненавидел Бармина за то, что старый учитель спас ему жизнь.

* * *

– Да, я, – сказал Константин Сергеевич уже спокойнее. – Привет, Антон. Не ожидал… Что? Нина? – Он вскинул глаза на внучку и криво усмехнулся: – А ты откуда знаешь? Ах, догадался! Ну, она и в самом деле здесь. С Лапкой, разумеется. Что же еще им делать, спят, конечно. Нет, к телефону не позову: они очень устали. Может, утром перезвонишь? А это ты у нее сам спросишь, хорошо? Не знаю, стоит ли… Ну, смотри, как хочешь. Разумеется, ночью смысла нет, я тоже спать иду. Да, спокойной ночи. Передам, конечно. Пока.

Он отложил мобильник.

– Идиотское слово – «пока», верно? Будто отрезанная конечность, которая гуляет сама по себе. А ведь наши предки употребляли его с самыми лучшими намерениями! Говорили: «Прощай покудова» или: «Прощай пока». Слово «прощай» уж очень бесповоротное, вроде совсем концы отдаешь. А с «пока» получается – «Прощай на время, прощай, но еще встретимся». Вроде не так страшно, да?

– Дедуль, – тихо сказала Нина, – ты о чем?

– Да так, маленько лингвистики, – отмахнулся Константин Сергеевич. – Я тут последнее время словарь Даля в основном читаю, ну и набрался по самую маковку. Что хочу сказать? Никогда, если уж честно, мне твой Антон не нравился, межеумок какой-то, ни рыба ни мясо, однако определенной логики его слова не лишены.

– Какой логики? И откуда он вообще знает, что я здесь?

– Догадался.

– А он что, – с издевкой спросила Нина, – как бы из Москвы звонил?

– Да нет, как бы из дому.

– Из дому?!