Полуночная свадьба

И вдруг — неожиданная смерть! Маркиз де Курсвиль зашел навестить своего зятя и дочь. Он пробыл у них недолго. Заседания правлений делали его очень занятым человеком. Узнав, что Клере уезжают опять в Германию, он равнодушно пожал плечами. Г-н де Клере, до сих пор убежденный в успехе, ни в малейшей степени не утратил своей самоуверенности, но года брали свое — он начал стареть. В его красивой русой бороде появилась седина. Ему уже исполнилось пятьдесят два года. Г-жа Бриньян, провожая своего кузена, видела, как грузили тяжелые сундуки на железнодорожный омнибус. Г-жа де Клере и Франсуаза сели. Г-н де Клере весело с ней простился. Им не суждено было более встретиться.

Он пережил много тяжелого в течение своего пребывания в Германии. Немец недоверчив и груб, и г-н де Клере попал в Гамбурге в безвыходное положение. Г-н де Курсвиль отказал в ссуде, и только Роспильери послала де Клере небольшую сумму, достаточную, чтобы удовлетворить самые неотложные нужды и добраться до Кельна. Семья Клере переехала в июне 1894 года. Они жили широко. Удача, казалось, вновь к ним вернулась. Отельный швейцар в галунах почтительно кланялся французскому дворянину. Г-жа де Клере ходила каждое утро к мессе в собор. Франсуаза любила глядеть, как Рейн катит свои широкие зеленоватые воды. По вечерам она смотрела, как отец предается своему любимому занятию. Г-н де Клере прятал на дне одного из своих сундуков большую папку, полную листов бумаги, испещренных планами, наивными и вместе с тем тщеславными. Они показывали, в каком виде нужно перестроить замок Ла Фрэ, когда г-н де Клере возвратится туда с набитыми карманами. В часы хорошего настроения, когда судьба, казалось, начинала благоволить к нему, г-н де Клере вытаскивал свой архитектурный альбом. Глядя на чертежи, он довольно улыбался.

Он имел свои личные взгляды на постройку, предпочитая обширное и прочное здание скорее всего во вкусе семнадцатого века. Ла Фрэ приобрел бы тогда величественный вид. Де Клере не уставал чертить его воображаемый фасад. Он хотел бы, чтобы дом строился из доброго французского камня и не переставал совершенствовать его расположение и стиль. Большое внимание он уделял садам, которые должны украшать дом. Он думал над размещением косых рядов деревьев, цветочных клумб и водоемов. Ничто не отвлекало г-на де Клере от работы, за которую он принимался сто раз на двенадцатом этаже гостиницы Нью-Йорка или Чикаго, гудящей от лифтов и телефонов, в лондонских наемных квартирах, в берлинских меблированных комнатах, всюду, как и сейчас в Кельне. И всегда с надеждой, как за нечто полезное, реальное и близкое к осуществлению.

В тот вечер г-н де Клере выискивал на бумаге место для дикого грота, хотя г-жа де Клере советовала ему лучше лечь в постель, так как уже несколько дней, как он жаловался на усталость и головокружение. Его дочь, с которой он охотно советовался по поводу сооружений, склонила лицо над чертежом, как вдруг де Клере отбросил сигару, которую курил, необычайно побледнел, поднялся, сделал несколько шагов по комнате и грузно опустился на ковер. Когда доктор отеля пришел, чтобы оказать де Клере помощь, он объявил, что больной не выживет ночи. Франсуаза плакала. Г-жа де Клере шагала по планам замков и садов, выпавшим из раскрытой папки. Г-н де Клере, лежа на кровати, не шевелился и тихо стонал. В одиннадцать часов вошел слуга. Г-на де Клере вызывал к телефону г-н Гейнгартнер, банкир. При его имени г-н де Клере вздохнул и сделал рукой движение человека, желающего поймать что-то эфемерное, уносящееся вдаль. Должно быть, так же двигал пальцами стекольный предок его, Гектор де Клере, когда видел, как от его дыхания выдувается драгоценный пузырик, пустой и хрупкий. Франсуаза тронула руку отца. Она отяжелела в ее руке. Г-н де Клере умер.

Г-н де Клере изъявил желание быть похороненным в Ла Фрэ. Он приложил к своему завещанию, которое нашли сложенным вчетверо в его бумажнике, необходимую сумму на расходы по перевозке тела. Ни разу, в самые тяжелые минуты жизни, он не прикоснулся к тайному денежному резерву, назначение которого он указал в завещании. Таким образом, г-жа де Клере с дочерью отправились в Ла Фрэ. Проездом они остановились в Париже, где г-н де Курсвиль принес им свои извинения, что не может их сопровождать по причине одного важного заседания. Вообще говоря, он не понимал такого решения своего зятя. Г-жа Бриньян выразила желание сопровождать двух женщин в горестное путешествие, и они все втроем, похоронив г-на де Клере, отдали последнюю дань его останкам.

Когда священник, детский хор и немногие посетители удалились, на маленьком кладбище остались только г-жа Бриньян, вся в черном под шапкой золотых волос, и г-н де Палеструа, поглаживающий на щеках свои бачки в виде заячьей лапки. Он увез свою дочь на один день в Палеструа. Оттуда на следующий день она должна возвратиться и захватить с собой г-жу де Клере и Франсуазу, чтобы вернуться вместе с ними в Париж.