Полукровка

Понемногу Николай пришёл в себя, разобравшись, что к чему, что пред ним нормальный человек и зовут его Степан, сначала с лёгким придыханием, потом в такт хохоту Степана, осознав своё дурацкое положение, сам перешёл на истерический неподдельный с надрывом смех. Теперь они хохотали вместе, друг над другом, тыча указательными пальцами каждый в сторону своего оппонента, и при этом, как говорится, не держались на ногах. Если Степан сидел, то табурет под ним гулял, не находя места, а вот Николай, подогнув ноги в коленях, корчился в истерическом припадке и обтирал своим полушубком белёную стену комнаты, в которой произошла эта сцена. Всё когда-то заканчивается. Вскоре их отупляющий хохот стал стихать и помалу завершился полной потерей сил. Отдуваясь и утирая слёзы со щёк, Николай, наконец заметив опрокинутую им корзинку и вывалившиеся из неё продукты, вновь зашёлся смехом. Его накрыл повторный приступ, к счастью, более короткий. Понемногу оба стали приходить в себя, оправляясь и одновременно собирая с пола всё ранее опрокинутое.

— Это тебе дед передал, чтоб лечился и не вздумал разболеться, — собравши остатки сил, отрывочно проговорил Николай.

— Какая болезнь? С чего это он взял? — подавляя остатки истерического припадка, прохрипел Степан. Сказать нормальным голосом у него с первого раза не вышло. У Николая всё сразу и прошло, он вновь упёрся взглядом в собеседника.

— Как это «какая болезнь»? Твой Пашка сегодня к деду забегал и сказал, что тебе плохо стало, что ты на Рождество к нам не придёшь, — то ли вопрошал, то ли констатировал факты Николай.

Теперь улыбка мгновенно сошла и с лица Степана. Опытный конспиратор смутился, наморщил лоб и понял, что на этот раз он перемудрил. До него также дошло, что его тщательно засекреченная операция оказалась на грани срыва. Ведь Николай, узрев его боевое одеяние, чуть не спятил со страху и от неожиданности, теперь, как пить дать, расскажет деду и ещё невесть кому. Дед Сериков, будучи в курсе методов охоты закадычного приятеля и зная непомерную величину риска такой забавы, накрепко запрещал Степану порываться за трофеями, но тому очень нужны были деньги. Копил он их по крохам несколько лет для поездки на родину. Он грезил этой поездкой и ничего не мог с собой поделать. Зарплата в совхозе всего тридцать семь рублей не разгонишься, а работа отнимала большую часть времени, включая и личное. Как ни крути, волки — это единственная палочка-выручалочка в смысле денежных поступлений. Поговаривали, что вот-вот охоту на них запретят, что вроде они не такие уж кровожадные, что к ним тоже нужно милосердие проявить, пожалеть их нужно. На все эти бредни у Степана своё мнение было, отличное от «центральной линии партии», и он решил по «партизански» смотаться на промысел в последний разочек, никто и не дознается. А чтобы друг и вечный начальник не заподозрил его в отступничестве и нарушении приказа, был придуман коварный финт с болезнью.

— Михалыч подумает, что дома сижу, лечусь от простуды, а шкуры опосля сдам по-тихому, и — делу конец.

Не мог он заранее предположить, что волки придут в неподходящий момент, как раз в канун Рождества. Если ещё мог предвидеть трогательную заботу о нём старого друга, то не просчитал этого момента проявления отеческой заботы. И решил в уме: «В общем, так — настала пора объясняться с Николаем. Иначе обид Михалыча не миновать, а это для меня кисловато будет».

Такой подход представлялся единственным логичным выходом из ситуации для разоблачённого «партизана». Собравшись с силами и прокашлявшись, он заговорил:

— Что, Коля, не признал меня в боевых доспехах?

— В боевых?! Это что же за бой такой и с кем, дядя Степан? Я чего-то никак не пойму, что за деревяшки на руках, на ногах, что за рванина на тебе надета, да с лицом чего такое сотворил, как сам леший предо мной, чем это замазал щёки?

Степан не сразу собрался с ответом. Долго готовил правильную фразу, в уме подбирая нужные слова. Ничего подобающего на ум не шло, и старый рубанул как есть правду-матку:

— К волкам в гости я собрался, сынок. Рванина многослойная да дощечки — это от зубов их оберег. Не всегда, правда, они спасают, но терпеть можно. Шкуру свою потом штопать приходится.

Немного помолчав, посмотрел в глаза Николаю и добавил со стальным звоном в голосе:

— Местами.

От этого пронзительного взгляда похолодело в жилах молодого охотника. Он вдруг так живо представил оскаленную волчью пасть перед Степаном. Тут же, в следующий момент его воображение рисовало, как будто это он сам лично встретился взглядом с лютым зверюгой и сейчас решится вопрос: кто кого. Он всецело ощутил дрожь в вялых руках, мурашки по спине, подкашивающиеся ноги, а в кулаке для защиты нет даже прутика.

— Вот это да! Они что, грызут тебя? — Николай вдруг отчётливо разглядел сколы на тех самых деревяшках, происхождение которых не вызывало теперь никаких сомнений. Это были отпечатки волчьих зубищ.