Полтавское сражение. И грянул бой

Нужно ли удивляться, что на Сечи оставались почти все освобожденные запорожцами во время их морских походов славянские гребцы-невольники с турецких галер, большинство которых составляли захваченные в плен участники восстаний против турок-поработителей? Причем на Сечи обретали вторую родину не только православные, но и славяне-католики, благо стать православным на Запорожье представителю любой другой религии было сущим пустяком. В результате отдельные курени на треть, а то и наполовину состояли из выходцев с Балкан, а некоторые из них умом и храбростью заслуживали доверие и признательность низового товарищества и избирались на самые высокие войсковые должности. Прадед Степана был отбитым запорожцами гребцом-невольником на турецкой галере, и его правнук, сечевик-старшина, с десятками себе подобных потомков балканских славян выступил на помощь Москве, с именем которой западные православные христиане связывали надежды об освобождении от османского ига и свободе вероисповедания [60].

А если принять во внимание, что остальные два сулимовских сотника были из гуляйпольских «гниздюков», всегда державших сторону Москвы, Гордиенко без труда отведет от себя возможное обвинение Мазепы в том, что он, подобно самому гетману, упустил из рук управление Сечью и позволил запорожцам усилить армию московского царя. Россию поддержали те, кто неминуемо должен был это сделать, и в этом нет вины ни Сечи, где никому не возбранялось иметь на происходившие события собственную точку зрения, ни кошевого атамана, не обладавшего правом насильно навязывать кому-либо свое мнение или волю...

— Тогда, батько, пожелаем друг дружке удачи и сделаем все, чтобы твоим и моим казаченькам не довелось встретиться один против другого в бою, — прозвучал голос Данилы.

— Господь нам в подмогу, атаман, и да сбережет он своих верных сынов-запорожцев от всяческих бед, — ответил Константин. — Передай от меня щирый привет Ивану Скоропадскому и всем моим другам-товарищам, кого встретишь при его войске. Прощевай, друже.

— До встречи, батько...

Полученные от Сулимы известия заставили Гордиенко отказаться от прежнего намерения как можно скорее встретиться с Мазепой и королем Карлом. Вдруг власть на Сечи уже в руках сторонников Москвы, и те, воспользовавшись уходом отряда Константина к шведам, с помощью расквартированных близ Сечи русских войск распространят свое влияние на прилегающую к Запорожью местность? А если вдобавок к этому еще отправят к царю Петру сильный отряд сечевиков, который примет деятельное участие в боях против короля Карла? Чем тогда Гордиенко, отрезанный от Сечи и располагающий лишь несколькими тысячами ушедших с ним казаков, будет отличаться от отверженного Гетманщиной Мазепы?

Такого допустить нельзя, поэтому, прежде чем отправляться к союзникам, необходимо позаботиться о надежности своего тыла. Число сторонников Москвы на Сечи не столь уж велико, к тому же Сулима увел самых активных с собой, значит, без помощи русских войск им по силам будет лишь удержать за собой Сечь, но никак не вмешаться в боевые действия между Швецией и Россией. А чтобы русские войска не смогли оказать подмоги приспешникам Москвы, тем паче действовать заодно с ними, необходимо очистить от московитов подступы к Сечи, уничтожив царские гарнизоны или загнав их в крепости, откуда те не посмеют высунуть носа.

Решено: закрепившись в Переволочне, которая превратится в его оплот на Днепре и связывающее звено с Запорожьем, Константину следует очистить от русских войск местность по берегам притоков Днепра — Ворсклы и Орели, что сделает его единственным хозяином южной части Полтавского полковничества царской Гетманщины. Лишь после этого, не заботясь о тыле и имея возможность своевременно вмешаться в дела Запорожья, если оттуда ему станет грозить опасность, можно смело отправляться в родовое гнездо рода Кочубеев хутор Диканьку, где сейчас в 25 верстах от Полтавы обосновался Мазепа.

Часть третья. Полтава

1

В этом саду Мотря знала каждое дерево, куст, ей была знакома каждая аллея и тропинка. Еще бы — в Диканьке она родилась, выросла, здесь прошли ее детство и девичьи годы, отсюда она уезжала на воспитание в киевский Фроловский девичий монастырь и сюда возвратилась. Где бы потом ни бывала Мотря — в Киеве, Полтаве, Батурине, Борзне, — краше и милее всех мест на Гетманщине и всей Украине она считала дворец своего отца в Диканьке и огромный старый сад при нем.

Но сегодня Мотрю не радовало ничто: ни клейкий запах распускавшейся первой листвы на деревьях, ни ласковый, напоенный ароматом весенних трав ветерок, ни веселое щебетанье приветствующих наступление тепла птах. Да и могло ли ее вообще что радовать, если уже вторые сутки она полностью была погружена в тягостные раздумья и не замечала вокруг себя никого и ничего?