Полонез

А дом, на который не нашлось покупателя, стоит заколоченный и пустой. Так было до того дня, пока не обнаружилась в нём страшная находка, из-за которой следователь поветской[1] прокуратуры Войцех Каминский, бросив другие дела, приехал в Калушин.

Ко всему привычен пан Войцех. При такой профессии чего только не насмотришься. И всё же картина в усадьбе Олонецких потрясла его так, словно и не было за плечами двадцати лет образцовой службы.

Темно было в том доме. Заколоченные ставни не пропускали ни крошки света. Но липкий запах крови — зловоние смерти — окутывал комнату, словно саван покойника, и красноречивее слов говорил о случившейся здесь беде.

Следователь зажёг несколько свечей, которые всегда возил в служебном саквояже для таких случаев. Огляделся. Присвистнул.

— Матка бозка[2], — только и сказал, невольно крестясь.

К бревенчатой стене в большой комнате был прибит совершенно голый мужчина. Острый железный штырь, который вогнали прямо в сердце, прошёл насквозь и глубоко вонзился в дерево. Голова поникла на грудь, в страдальчески перекошенном лице не осталось ничего человеческого.

К длинному столу посреди комнаты был привязан труп молодой обнажённой женщины с перерезанным горлом. И менее опытный криминалист, чем Каминский, определил бы невооружённым взглядом, что перед смертью над ней жестоко надругались. Но страшнее истерзанного тела были глаза — широко раскрытые, чуть ли не выпавшие из глазниц от нелюдской боли и ужаса, пережитых в последние мгновения.

— Приступайте, пан Михал, — сказал врачу следователь, указывая на трупы.

Обернувшись к сопровождавшим полицейским, распорядился хмуро:

— Ковальский, Возняк, идите на улицу, осмотритесь. Может, следы какие, может, кто-то что-то обронил… Ну, сами знаете, не впервой.

— Пан Войцех, там люди собираются.

— Всех за ограду. Нечего им тут топтаться.

Действительно, во дворе уже собралась кучка горожан. Весть о жутком преступлении быстро облетела Калушин, и обыватели с опаской и любопытством устремились к месту происшествия. Каждый в глубине души надеялся увидеть нечто такое, о чём впоследствии будет интересно потолковать.

Выпроводив полицейских, следователь поманил торчавшего у двери гминного[3] старосту. Иссиня-бледный тощий старик стоял сгорблено, опершись на косяк, и старался не смотреть на трупы.

— Напомни, любезный, как звать тебя.

— Адамек, ваша милость. Збигнев Адамек, — нетвёрдо произнёс староста, подходя с самым жалким видом. Казалось, его вот-вот вывернет наизнанку.

— Ну-ка, охолонись! — прикрикнул Каминский. — Ещё не хватало с тобой тут возиться. (Староста закивал и, достав кисет, принялся дрожащими пальцами мастерить самокрутку.) Ну, так-то лучше. Покури, успокойся… А теперь скажи мне, пан Збигнев, кто обнаружил преступление? И когда?

— Внуки мои обнаружили. Нынче утром, — сообщил староста, часто и жадно затягиваясь дрянным самосадом. (От мерзкого дыма у некурящего Каминского запершило в горле.)

Из бессвязного рассказа выяснилось, что внуки Адамека собрались в лес по грибы. Проходя мимо заброшенной усадьбы Олонецких, дети заметили, что заколоченная дверь дома отчего-то приоткрыта. Из любопытства подошли и заглянули внутрь, а там… Дико вопя, кинулись домой, к деду. Тот мигом добежал до усадьбы, с ужасом убедился, что внуки не врут, и тут же снарядил сына в Миньск, в поветскую администрацию. А уж там распорядились, чтобы на место выехал следователь с врачом и полицейскими…

— Ну, с этим ясно, — подытожил Каминский. — А теперь главное. Кого-нибудь из них знаешь? Вот эту женщину, к примеру?

С этими словами указал на труп. Староста мельком посмотрел на тело несчастной, на голые ноги и грудь в синяках и кровоподтёках. Пристально вгляделся в искажённое запрокинутое лицо с разбитым ртом, открытым в безмолвном крике. Отвернувшись, вытер глаза.

— Знаю, как не знать, — выдавил он и снова полез за кисетом.

— И кто же она?

— Кристя это. То есть Кристина Вансовская. Её отец торгует бакалеей. Свой магазин недалеко от костёла. Хорошая была девушка, ещё незамужняя, упокой господи её душу…

— Ну а мужчина кто? Может, и его знаешь?

— Знаю, — безучастно откликнулся староста. — Только это не наш, не местный.

— Кто же тогда?

— Он вообще русский. Чиновник какой-то из Варшавы. Из канцелярии наместника.

Каминскому очень захотелось ослышаться.

— Русский чиновник? Из канцелярии графа Паскевича? — переспросил быстро.

— Ну да.

— Так какого чёрта… в смысле, как он тут у вас, в Калушине, оказался?

— Ясно как. К Кристе приехал.

Оказывается, несколько месяцев назад этот самый чиновник, инспектируя поветы Мазовецкого воеводства, приехал в Калушинское гминство. Здесь случайно познакомился с Кристиной и влюбился по уши. Она тоже. С тех пор приезжал в Калушин раз в две-три недели и встречался с девушкой. Так-то собой человек видный, нестарый и вроде не бедный. Но вот беда — русский… Правда, по отцу. Мать-то полька, из Варшавы. Он и по-польски говорил, как на родном языке. Полукровка, значит. А всё одно — русский.