Полный НяпиZдинг

Миф о возникновении Вильнюса (княжий сон о железном волке, интерпретация жреца, инициировавшая строительство города) наглядно показывает, что в фундаменте нашего города лежит результативная коммуникация – человека с иной реальностью и человека с человеком, причем в результате последней воплощается и овеществляется первая.

Иными словами, Вильнюс – счастливый итог практической реализации высшей октавы дружбы – объединения усилий, приводящего к наглядному изменению мира.

И вот нам ключ от города. Бери и пользуйся, кто не совсем уж дурак. На день ли ты сюда приехал, на год ли, на вечность ли.

Иной способ действий в Вильнюсе – мимо кассы. Кто не умеет деятельно дружить в высшей октаве, тот не в игре. А, например, в болоте. Ничего личного, бульк.

Ясно, почему этот город наложил на меня лапу.

И про некоторых других тоже теперь ясно все.

Книга Йоба

То есть, «Jobo Knyga». Так было написано крупными оранжевыми буквами на черной рекламной листовке, и мне сразу пришло в голову, что, во-первых, это, конечно, лучшее в мире название книги, которую каждый из нас пишет всей своей жизнью (привет, Хорхе Луис); во-вторых, в соответствии с правилами литовской грамматики, владельца книги зовут Йобас – хорошее, честное имя, вот как должны были звать нашего общего первопредка, нексуса самой первой модели, а вовсе не «Адам».

Только минуту спустя до меня дошло, что «Jobo Knyga» – это просто «Книга Иова», а Йобас, соответственно, и есть Иов, ему это имя очень идет, не хуже, чем Адаму.

Впрочем, оно кому угодно идет, включая девочек. Все мы Йобасы на этом празднике органической жизни, данной нам в ощущениях, далеко не всегда приятных, зато разнообразных, факт.

По ночному городу по-прежнему носится синий рождественский поезд-призрак, сверкающий огнями и совершенно пустой; говорят, по выходным он набит битком, на остановке даже собирается очередь – теоретически, верю, но мне он всегда попадается пустым, моя персональная виленская сказка, этакий сапог для сапожника, совершенно в моем вкусе, абсолютно ни о чем. «Ни о чем» – значит, обо мне. Я же говорю, у нас с этим городом совершенно одинаковое чувство комического, и он все время меня троллит, твердо зная, что всякая стрела попадет в цель. Цель совершенно не возражает, мне важно говорить на одном языке, а что именно мне говорят – да какая разница, общность языка превыше сиюминутного смысла высказывания, потому что она сама по себе смысл. Отнюдь не сиюминутный.

Синий рождественский поезд-призрак, сияющий неактуальными уже разноцветными огоньками, порожняком мчащийся сквозь январскую морозную тьму по пешеходным улочкам Старого Города, по парадному проспекту имени спящего князя (бывшему имени мумии), путающийся в ногах (колесах) серьезного городского транспорта, задерживающий на светофорах подержанные (бывшие дорогие) автомобили – меткая пародия на меня, одновременно злая и комплиментарная, это я очень хорошо понимаю. Не с гордостью, не с печалью, а просто соглашаюсь: да, это так. Мы с рождественским поездом – милое абсурдное излишество, пользы от нас немного, строго говоря, вообще никакой, кроме того факта, что в «Книге Иова» (Йобаса, конечно же, Йобаса) о нас не написано ни слова, мы из другого анекдота. Мы – ваша надежда, что этот другой анекдот хоть где-нибудь есть.

Когда мы встречались с читателями, мне процитировали кого-то (имя не помню), сказавшего, будто художники делятся на две категории: «правильный художник в неправильном мире» и «неправильный художник в правильном мире». И спросили, кто в таком раскладе я.

А я и не знаю.

Ну то есть как – я знаю, что деление чего бы то ни было на две категории – всегда ложь, придуманная ради ублажения лености человеческого ума.

И еще я примерно знаю, что имел в виду автор процитированного изречения: многие люди (не только художники) описывают свои отношения с реальностью одним из описанных способов.

И еще я знаю, что я ничего не знаю (пришел, пришел тот светлый период жизни, когда это уже не цитата, а просто понимание сложности бесконечно огромного мира и ограниченности возможностей собственной человеческой, слишком человеческой головы). Исходя из этого, я, конечно, не пойми кто в не пойми каком мире (и это очень, очень близко к правде).

С другой стороны, «правильный» – это же просто вопрос доверия к перетасовавшему нас и бросившему на стол Игроку. Если нам кажется, будто Он – лось неразумный, тогда что-то безусловно должно быть неправильным: или я, или мир. Ну или вообще все, чего мелочиться.

Но если думать, будто Он знает, что делает, концепция не может не измениться. Все мы становимся правильными фигурами, правильно расставленными по местам на самой правильной сцене, какую только можно вообразить. Хотя вообразить, конечно, нельзя; в сцену тоже можно только верить.