Полный НяпиZдинг

Так вот, отказываться следует только от этого «ЙААААААААААА!», но уж никак не от персонального опыта, который является главной драгоценностью всякого человека, подарком, без которого в гости к Духу не суются. Да и технически невозможно такое — Дух имеет дело с существом, которое этим персональным опытом сформировано и трансформировано. А с кем же еще. Больше никого нет.

— И вот тут случается самое интересное. Когда художник по-честному отработал свой выход напару с непостижимым Партнером, созданный ими объект искусства (в широчайшем смысле слова, в том числе, текст), становится для аудитории (поскольку мы живем не в идеальном мире, где все устроено так, как мне хотелось бы, не для всей аудитории, а лишь для ее подготовленной части) приглашением в магическую игру, входом в магическое пространство, откуда никто не уйдет мертвым.

А напротив, чуть более живым, чем прежде.

Постмодернистская игра с мифами, или попроще, классическими сюжетами, которой кто только не балуется (и я, и я в первых рядах!) имеет смысл только в одном случае: когда по ходу дела из сюжета извлекается тайный потенциал (явный-то реализовался еще в момент рождения сюжета, в смысле, сюжет и есть следствие реализации своего явного потенциала) и обрабатывается так, чтобы созидательная мощь его многократно возросла.

Если на это нет силы и умения, то лучше отойти и не трогать.

Потому что из любого сюжета можно вырастить новую вселенную, и при таком раскладе выращивать что-то меньшее глупо, хотя искушение бывает велико, особенно когда речь заходит о великих мифах, всех так и тянет уменьшить их в размерах, приручить, приспособить к своим маленьким уютным человечьим нуждам. Это понятно и даже вызывает сочувствие, но нельзя не понимать, что вырастить меньше, чем уже было выращено — натуральное вредительство.

Но, имея в руках зерно, то есть, осознав миф (сюжет) живым, способным к проращиванию зерном, не попробовать его прорастить — значит сгноить посевной материал. Поэтому лучше все-таки пробовать — тем, кто понимает, что делает. А тех, кто не понимает, а просто забавляется, хворостиной бы с постмодернистского огорода гнать, честно говоря.

Поэтому, кстати, так притягательны мифоложки всех видов — это ж натурально как горох проращивать. Только что были скучные зерна, и вдруг откуда ни возьмись тугие зеленые хвостики, завтра они, может быть, увянут, а может и нет, мы еще не знаем. И пока мы не знаем, с нами происходит интересное.

А самое интересное происходит с тем, кому удается вырастить свой горох до неба, потому что тогда наш огородник станет Джек-В-Стране-Чудес, и это само по себе такая высокая награда, что круче не бывает.

Я знаю, я уже там.

Праздничный похоронный фокстрот для военного оркестра

Когда гладишь кошку — большую, толстую, увесистую — пальцы вдруг нащупывают под густой шерстью тоненькие косточки шейного позвонка, и сердце замирает от ужаса и нежности — такое хрупкое, господи.

Все такое хрупкое. Вообще все.

В моем раннем детстве в семье жила серая полосатая кошка Маркизка. Я довольно плохо ее помню — только что однажды поцарапала мне руку. И еще, как мы с папой кормили ее дыней, и папа смеялся, а я — нет, потому что откуда мне было знать, что кошки обычно дыню не едят.

Потом Маркизка исчезла; говорили, что выпрыгнула с балкона и сбежала. Мне было все равно, потому что мы не успели установить хоть какие-то отношения.

Но безразличие к ее судьбе не избавило меня от обязанности однажды выяснить, как было дело — кошку пнул ногой будущий муж моей старшей сестры. И привет.

Никто не узнал, конечно. Кроме меня — теперь, много лет спустя после его смерти.

Все такое хрупкое.

Я могу вообразить себя практически кем угодно. В смысле, не сидеть-фантазировать, а забраться в, условно говоря, шкуру этого «кого угодно», и им какое-то время побыть. Мне для этого даже руками делать ничего не надо. Врожденный (и развившийся с возрастом, мать его) талант. Замечательно уравновешивает полное неумение (и нежелание) разбираться в людях.

Когда знаешь людей, разбираться в них не обязательно.

Я могу побыть человеком, способным сознательно покалечить или убить кошку. Или, например, щенка. Недолго, секунды две. Более страшного переживания в моей жизни не было, даже почти двое суток ничем не уменьшаемой боли от защемленного нерва по сравнению с этим — ну, просто не курорт.

Потому что это и есть небытие. Я не преувеличиваю. Скорее наоборот.