Полное соединение

Вернувшись на родину, он счастливо женился и устроился в местный университет с целью получить ученое звание и процветать, как положено представителю научной интеллигенции. Доцентское жалованье составляло триста двадцать рублей при инженерском сто десять и давало многие возможности.

Без проблем оставаясь доцентом, можно было спокойно написать докторскую, стать профессором и жить с полным размахом.

Кто-то, конечно, оставался бедным, жил на зарплату кондуктора, однако человек, потративший силы на создание самого себя, имел право не оглядываться на других.

Доцента Сергеев получил, но система рухнула.

Рухнула и семья, поскольку благополучие в браке имеет единичную корреляцию с благосостоянием.

Два десятка лет пролетели в чадной борьбе за существование. О докторской пришлось забыть: ее стоило писать немедленно после кандидатской, перерыв в занятиях наукой отбрасывал навсегда.

А Сергееву приходилось выживать, пытаясь найти более благоприятные места.

Сейчас, продолжая работать в системе образования – поскольку иных умений не имел – за полторы ставки в «академии» он получал сумму, на которую не мог купить комплект зимней резины.

Но тем не менее резину он имел, причем хорошую и на литых дисках. И машиной пользовался недешевой: динамичная «Церато» в полной комплектации была релизом не для россиян, привыкших к стеклоподъемникам с ручками, как у мясорубки.

Секрет возможностей был прост: Сергеев зарабатывал левым образом. Весьма опасным, но единственным оставшимся для достойной жизни.

В России взяток не брал только тот, кому их не дают.

В этой стране нельзя было заработать, можно только украсть.

Само собой, каждый человек выбирал для себя.

Но Сергеев не видел причин, по которым он должен жить как придется, а не как хочется.

Правда, лучший друг Асадуллин сейчас жил иначе.

До академии экономики и сервиса он заведовал кафедрой в аграрном «университете» и погорел на приемных экзаменах, выбранный мальчиком для битья. Радифа подставили на сумму ничтожную, но достаточную, и присудили условный срок.

Сейчас он боялся любой мелочи, отодвигающей снятие судимости.

Последняя закрывала жизненные блага вплоть до загранпаспорта.

Россиян убедили в том, что у страны имеются всего два страшных врага, разрушающих ее изнутри: взяточник-врач и взяточник-преподаватель.

«Бизнесмены», присвоившие право на общие недра, официально распоряжались нефтью и газом, заседали в Госдуме и считались уважаемыми гражданами. А нищих интеллигентов преследовали по всем правилам и считали, что стоит их уличить, разоблачить и пересажать, как наступит эпоха благоденствия.

И жить в России станет лучше, чем в Норвегии.

Норвегия приходила не случайно: читая на старших курсах курс социальной статистики, Сергеев рассматривал «индекс человеческого потенциала» – агрегатный показатель, суммирующий различные факторы и дающий представление об уровне жизни в стране. По значению этого индекса Норвегия стояла на первом месте в мире, обогнав и радикальные США и техногенную Японию.

Что касается бывшей шестой части суши, то ее ИЧП был чуть-чуть выше, чем у Зимбабве.

Но граждане – с мозгами, промытыми серной кислотой и залитыми жидким азотом – свято верили всему, что говорится сверху.

Отто фон Бисмарк был трижды прав, любой народ заслуживал того правительства, какое имеет.

Себя Сергеев к «народу» не причислял, даже не выборы не ходил с восемьдесят пятого года, с начала горбачевской оперетки, которая вылилась в комедию для горстки негодяев и трагедию для остальных.

Однако самопозиционирование не упрощало жизнь.

В педагогической среде под надзором спецслужб – которым было проще рапортовать о раскрытом деле педагога, чем уничтожить наркомафию в «цыганских» дворах – находились все поголовно.

В академии существовала армия стукачей, из которых главным был «проректор по режиму» по фамилии Аюпов.

Этот человек олицетворял образ проститутки, выгнанной из борделя за разврат.

Имев звание майора – или даже полковника – ФСБ, он был уволен за какие-то неблаговидные действия из системы, которая сама по себе символизировала бесчестие.

Кривоногий алкоголик шпионил за преподавателями и его работа считалась невыполненной, если по результатам сессии хоть одного профессора не подводили под статью.

Сам ректор официально назначил себе зарплату в миллион и был чист, как дьявол, выкупанный в щелочи.

Работая в академии шестой год, Сергеев брал столько, сколь мог, но до сих пор оставался невредимым.

Приятель-юрист обрисовал ему картину российского законодательства, где все основывалось на выжимании признании и зависело от крепости нервов.

Сергеев выработал несколько правил; циничные для идеалиста, они помогали выжить в реальности.

О таких мелочах, как угрызения совести, было смешно говорить.

Если государство ввергло его – имеющего ученую степень и звание – в пучину нищеты, то мораль лежала на тех, кто за день получал больше, чем он выручал за год.

Во всяком случае, пока удавалось жить именно так.