Полное собрание сочинений. Том 88

В последние годы жизни Толстого в Ясной Поляне его положение сделалось мучительным. Со времени перелома в мировоззрении Толстой ощущал свою жизнь в барской усадьбе, среди семьи, существующей на дворянский доход с обрабатываемой крестьянами земли и на литературный доход от продажи его сочинений, как страдание. Имеются записи в Дневнике и высказывания в письмах, звучащие, как крик глубоко уязвленной совести: «Рано проснулся. Ходил по саду. Всё тяжелее и тяжелее становится видеть рабов, работающих на нашу семью» (Дневник, запись 5 января 1910 г.¹⁶); «мучительная тоска от сознания мерзости своей жизни среди работающих для того, чтобы еле-еле избавиться от холодной, голодной смерти, избавить себя и семью. Вчера жрут 15 человек блины, человек 5, 6 семейных людей бегают, еле поспевая готовить, разносить жранье. Мучительно стыдно, ужасно. Вчера проехал мимо бьющих камень, точно меня сквозь строй прогнали» (Дневник, запись 12 апреля 1910 г.¹⁷). Подобные этим высказывания есть и в письмах Черткову: «Нерадостная сторона, всё больше и больше, к стыду моему, мучащая меня, это та среда, те условия, в которых я живу, особенно земельные — это порабощение людей посредством земельной собственности и, хоть косвенно и против воли, страдая, но участвую. Никогда о грехе крепостного права я не чувствовал в ¹/₁₀₀ так больно, как чувствую этот грех».

Семейные, и особенно жена писателя Софья Андреевна, ничем не смогли утишить эти страдания Толстого. Наоборот, в последние годы между Толстым и большею частью семьи возник тяжелый конфликт в связи с завещанием, составленным Толстым незадолго до ухода, таким образом, чтобы его литературные произведения стали общественным достоянием. Распорядителем своего литературного наследия он назначал В. Г. Черткова. Борьба вокруг завещания между семьей Толстых и «толстовцами» (главным образом В. Г. Чертковым) приняла в 1909—1910 гг. особенно острый характер. Положение Толстого сделалось поистине трагическим. И если действительно ужасное впечатление производит болезненное поведение жены писателя в этот период, ее слепая ненависть к Черткову, тяжелые сцены, устраиваемые самому Толстому, то, с другой стороны, исследователь этой поры в жизни писателя должен отметить также подчас лишенные такта, настойчивые агрессии Черткова в частный мир Толстого. Неизмеримы те усилия, которые совершил этот человек для собирания и бдительного сохранения рукописного богатства Толстого. Но в тот тяжелый период жизни великого русского писателя все вокруг него, и Чертков в том числе, были охвачены каким-то отвлеченным ажиотажем, исключительно тягостным для самого Толстого. Создается впечатление, что для всех, кто был втянут тогда в эти сложные отношения, важнее всего были какие-то дальние последствия происходящего: для «античертковской» части семьи Толстого — вопрос сохранения собственности на произведения писателя после его смерти, семейное благосостояние и естественное право быть ближе всех к Толстому; для Черткова — ревностное и уже почти честолюбивое желание отстоять недоступность толстовских рукописей и произведений для частного владения и неукоснительное исполнение духовной воли самого Толстого на этот счет. Оба лагеря как бы забыли о самом Толстом, старом, одиноком человеке, еще живом, но близком к смерти, ищущем нравственного успокоения и хотя бы краткого примирения своих внутренних принципов с внешним образом жизни. В Дневниках Толстого и его письмах тех лет, наряду с выражением крайней муки от тех ненормальных условий, в которые он был поставлен в Ясной Поляне, звучит также кроткий упрек и В. Г. Черткову, который вовлек его в столь неприятную борьбу. Нельзя недооценивать и отрицательной реакции Толстого также на слишком свободное обращение В. Г. Черткова, например, с присылаемыми ему интимными текстами из Дневников. Так, еще в 1901 г. Толстой пишет: «Выписки ваши из писем и дневников мне немножко неприятны. Точно я кокетничаю своими мыслями. Не разрабатываю их, как должно, а так бросаю. Это можно прилично делать только из-за гроба». Это звучит как упрек в бестактности.

В результате всего Толстой, чья любовь и совесть стали в это время как бы предметом злобной, неостывающей борьбы между людьми, самыми близкими и дорогими ему из всех окружающих, чувствует себя еще более безысходно и мрачно. 24 сентября 1910 г., после получения письма от В. Г. Черткова «с упреками и обличениями», он записывает в «Дневнике для одного себя» отчаянные слова: «Они разрывают меня на части. Иногда думается: уйти ото всех».