Полное собрание сочинений. Том 7. Произведения 1856–1869 гг. Идиллия

Что молодость то значитъ. Теперь бы бабушка Маланька сама себя не узнала, какой она была лѣтъ 40 тому. Тогда ее не бабушкой звали, а – Маланька Дунаиха, за то что она первая хороводница, плясунья, игрица первая по деревнѣ была. Худаго за ней и тогда, до этаго случая, ничего не было, только веселая бой-баба была. Изъ деревни она была не изъ нашей, а изъ Малевки, сосваталъ ее Евстратовъ отецъ за сына, по знакомству ли, или что невѣстъ своихъ не было, только чужая она. Старикъ еще въ порѣ былъ, на сына другую землю принялъ и жилъ исправно; лошадей головъ 8 было съ жеребятами, двѣ коровы, пчелки были (и теперь у нихъ ведется та же порода). Барщина была по Божьему, му́ки не было; свекровь хозяйка настоящая была, одна за троихъ работала; кромѣ того солдатка, ихняя сестра, съ ними жила, подсобляла. Такъ что молодайка нужды не видала.>

По старинному порядку, выдали ее замужъ[1] 15 лѣтъ. Она была дѣвочка. Въ первое время, когда она, бывало, несетъ съ солдаткой ушатъ воды, то качается, какъ лозинка. И мужа своего совсѣмъ не любила, только боялась.[2] Когда онъ подходилъ къ ней, она начинала плакать, щипать и даже кусать его. Такъ что первое время всѣ плечи, всѣ руки у него были въ синякахъ. Таки она не любила его два года. Но такъ какъ баба она была красивая и смирная и из дому хорошаго, то ее не принуждали къ тяжелой работѣ, и она понемножку, года черезъ три или четыре, стала выравниваться, повыросла, раздобрѣла, разрумянилась, перестала бояться – стала привыкать, привыкать, и такъ наконецъ привыкла къ мужу, что плакала, когда отецъ его въ городъ усылалъ.[3] Вошолъ къ нимъ въ избу разъ шутникъ Петра и говоритъ:

– Вишь, по комъ воетъ, конопатаго чорта-то какъ жалѣетъ.

И хотѣлъ онъ съ ней поиграть.

– Конопатый, да лучше тебя, что ты чистый. А вотъ что тебѣ отъ меня будетъ, – сказала она и ткнула его пальцемъ подъ носъ.

<Да и баба же стала на всѣ руки. Въ праздникъ уберется въ ленты, галуны, выйдетъ на улицу – (краля изо всѣхъ бабъ молодайка, Ермилины жили богато и изъ дому то было и мужъ гостинцы приваживалъ) какъ купчиха какая – глаза свѣтлые, брови черные, лицо бѣлое. Войдетъ въ хороводъ съ платочкомъ Борша водить, или ленту сниметъ, плясать пойдетъ, языкомъ прищелкиваетъ, такъ ажъ пятки въ[4] спину влипаютъ – картина; – >

Бывало, пройти ей нельзя, всякой поиграть хочетъ, старики и тѣ приставали. Со всѣми она смѣялась, a мужу вѣрна была, несмотря на то что мужа часто дома не бы[вало]. И въ работѣ первая опять баба она была, въ покосъ ли, въ жнитво-ли ухватку себѣ имѣла, что впереди всѣхъ, бывало, всѣхъ замучаетъ, а домой идетъ, пѣсни поетъ, передъ хороводомъ пляшетъ. <Свекоръ съ свекровью не нарадуются на сноху, что настоящая баба стала, только скучали, что Богъ дѣтей не даетъ.—>

– Что не рожаешь, буде гулять-то, – скажетъ, бывало, старуха.– Порадовалась бы, хоть внучку бы покачала, право.—

– A развѣ я бы не рада, скажетъ, ужъ и то людей стыдно. Намеднись и то изъ церкви ребятницы прошли, молитву принимали, всего второй годъ замужемъ, а ужъ дѣти. Такъ у тѣхъ, небось, мужья дома живутъ.

Какъ вспомнитъ про мужа, опять завоетъ, начнетъ причитать. Извѣстно, годъ, другой погулять бабѣ не порокъ, ну а какъ баба то ражая, a дѣтей не рожаетъ, и народъ смѣяться станетъ. <Отъ этого то Маланькѣ пуще тошно было, какъ свекоръ мужа услалъ. Старикъ старинный мастеръ былъ по колесной части и хорошихъ людей зналъ. Какъ Евстратка понялъ, его отецъ и сталъ посылать на заработки. А въ это самое лѣто, какъ грѣхъ то случился, и вовсе его отдалъ за 100 верстъ до самаго Покрова, a себѣ работничка нанялъ. Сына то за 120 рублей отдалъ, а работнику всего 32 рубля да рукавицы далъ, такъ извѣстно разсчетъ.> Скучно ей было безъ мужа. Дѣло молодое, рабочее, баба въ самой порѣ, жили же исправно и мясо ѣли – тотъ пристаетъ, другой пристаетъ, а мужа почти полгода не видать. <И пѣсня поется: «Безъ тебя, мой другъ, постеля холодна». Придетъ ввечеру домой <сердешная>, поужинаетъ, схватитъ постелю да къ солдаткѣ въ чуланъ. Страшно, говоритъ, Настасьюшка, одной. Да еще все просится къ стенкѣ, а то все, говоритъ, чудится, что вотъ вотъ – схватитъ кто меня за мои ноженки.

2.