Полное собрание сочинений. Том 6.

Черезъ недѣлю онъ дѣйствительно былъ дома и былъ счастливъ, но совсѣмъ не тѣмъ счастьемъ, котораго онъ желалъ и которое онъ готовилъ для себя. Ему было хорошо, но многаго, какъ ему казалось, главнаго еще не доставало для его счастья. Жизнь его еще не устроилась. Это еще все такъ, пока, а начнется во-первыхъ, когда я выйду въ отставку и избавлюсь отъ этихъ нелѣпыхъ отношеній съ начальниками и товарищами. Больше всего его мучали товарищи, поздравлявшіе его съ успѣхомъ и шутившіе о предметѣ, казавшемся ему столь важнымъ. — Во-вторыхъ, онъ, чего бы ему ни стоило, намѣревался разъ навсегда избавиться отъ Михайла Алексѣевича. Потомъ ожиданіе возвращенія Кирки (о которомъ Марьянка, ему казалось, грустила, хотя никогда не говорила) дѣлало его положеніе еще неопредѣленнымъ. Дружба съ дядей Ерошкой, чихирь, праздность, все это должно было перемѣниться, устроиться, и тогда должна была начаться новая жизнь; теперь же, какъ ни хорошо было его положеніе, оно ему казалось безобразнымъ, особенно, когда онъ живо представлялъ сужденія о себѣ казаковъ и товарищей. Онъ какъ будто не признавалъ теперешнюю жизнь за настоящую жизнь, а жизнь, не спрашиваясь его, шла и приносила ему съ собой свои награды и наказанія. — Но прошло три года, новаго все еще ничего не началось, а старая, казавшаяся безобразной, непризнанная жизнь уже успѣла овладѣть имъ всей силой и прелестью привычки, успѣла уже разрушить всѣ мечты о измѣненіи ея.

Михаилъ Алексѣевичь уже болѣе не возмущалъ всего существа Олѣнина, какъ прежде; напротивъ, онъ забавлялся его посѣщеніями и напускалъ на него дядю Ерошку. Дядя Ерошка былъ неразлученъ съ офицеромъ и съ каждымъ днемъ все становился интереснѣе и поэтичнѣе. Полведра чихиря послѣ охоты сдѣлались привычкой для Олѣнина. Сужденья казаковъ и товарищей перестали мучать его. Марьяна при постороннихъ сиживала въ хатѣ съ нимъ и принимала гостей. О Киркѣ не было слуху и Олѣнинъ забылъ почти. Служба и два мѣсяца зимняго похода не только не тяготили теперь Олѣнина, но были пріятны ему. Намѣренье жениться на Марьянкѣ какъ будто было забыто. Отставка, о которой никто не хлопоталъ, все еще не выходила.

Была осѣнь. Слышно было, что въ сосѣдней станицѣ переправилась партія. По всѣмъ кордонамъ усилили осторожность, но Олѣнинъ, несмотря на то, утромъ съ дядей Ерошкой и капитаномъ шелъ на охоту. Съ вечера приходилъ казакъ съ Нижнепротоцкаго поста и сказывалъ, что въ Угрюмомъ Хохлѣ (лѣсъ) свѣжіе слѣды олѣньи.

Дядя Ерошка проснулся далеко до зари. Ему рѣдко въ жизни приходилось спать въ избѣ, и онъ говаривалъ, что ему душно, и сны давятъ въ избѣ. Онъ проснулся, вышелъ, посмотрѣлъ, много ли ночи, и легъ опять навзничь, закинулъ руки подъ голову. —

Разное стало приходить ему въ голову. Гдѣ эти олѣни ночь будутъ? Коли не сбрехалъ Лукашка, должны къ утру къ Тереку подойти. Зайти надо отъ кордона, a Митрій Васильича пошлю отъ дороги, туда не пойдутъ. Потомъ мысли его перешли на самаго Д. В. Зачѣмъ онъ Мишкѣ (онъ такъ звалъ Мих. Алексѣевича) лошадь подарилъ? «Все за бабу, все за бабу», повторилъ онъ вслухъ. Мнѣ бы отдалъ, все я ему служилъ. А то всего одну ружье далъ. —

Да мнѣ что? Проживу и безъ коня. Были кони! Какъ моего сѣраго коня полковникъ просилъ. Дай, говорить, коня, хорунжимъ тебя сдѣлаю. Не отдалъ. Тутъ ему вздумалось, чтò бы было, ежели бы онъ отдалъ тогда сѣраго коня. Какъ бы онъ офицеромъ сталъ, сотней бы командовалъ. Какъ подъѣхалъ бы въ Грозной къ духану [37]и сказалъ бы: пей! и какъ потомъ онъ съ сотней поймалъ бы самаго Шамиля и какъ потомъ его бы встрѣчали въ станицѣ и кланялись бы ему тѣ, которые теперь надъ нимъ смѣются. И какъ онъ на встрѣчѣ опять бы сказалъ: пей! И онъ засмѣялся широкимъ внутреннимъ смѣхомъ. Много еще онъ передумывалъ, поглядывая изрѣдка въ окошечко, въ которое начиналъ уже проникать утренній туманный свѣтъ, и прислушиваясь къ звукамъ, ожидая пѣтуховъ.

На сосѣднемъ дворѣ стукнула щеколда, скрипнула дверь и послышались шаги. Старикъ толконулъ ногой свою дверку и перегнувшись посмотрѣлъ. Олѣнинъ, пожимаясь на утреннемъ холодѣ, бѣжалъ черезъ дворъ. Стукнула щеколда въ хатѣ Олѣнина, скрипнула его дверь, вслѣдъ за тѣмъ затворилась Марьянкина дверь, стукнула ея щеколда и все затихло.

Дядя Ерошка опять легъ навзничь. Гдѣ то мой Кирка сердечный? подумалъ онъ. — Молодецъ былъ, какъ я — орелъ! и малый простой. Я его любилъ. — Небось женился тамъ, домъ построилъ. Какъ меня звалъ Хаджи Магома, такъ домъ обѣщалъ, двухъ женъ, говоритъ, отдамъ. Тоже въ набѣги ѣздитъ. Сказывали, что въ Наурѣ двухъ казаковъ убили; сказывали, что его видѣли. Мудренаго нѣтъ. Онъ молодецъ. Только вздумай онъ сюда придти, онъ ихъ расшевелитъ, Мишекъ-то. Джигитъ. А все ему скучно! И зачѣмъ она война есть? То ли бы дѣло, жили бы смирно, тихо, какъ наши старики сказывали, Ты къ нимъ пріѣзжай, они къ тебѣ. Такъ рядкомъ, честно да лестно и жили бы. А то что? тотъ того бьетъ, тотъ того бьетъ. Нашъ къ нимъ убѣжитъ — пропалъ, ихній къ намъ бѣгаетъ. Я бы такъ не велѣлъ. —