Полное собрание сочинений. Том 4. Утро помещика

Чурисъ былъ однимъ изъ тхъ мужиковъ, которыхъ Николинька называлъ консерваторами, и которые составляли главный камень преткновенія для всхъ предполагаемыхъ имъ улучшеній въ хозяйств и быт самихъ крестьянъ. Чурисъ с тхъ поръ, какъ отдлился отъ своего брата, сталъ бденъ. Онъ былъ работящій, смтливый, веселый и добрый мужикъ. Хотя немножко болтунъ. Первые года онъ старался поправиться, поднять свое хозяйство; но судьба преслдовала его: то коровенка, то лошадь падетъ, то жена двойняшку родитъ, то на хлбъ незародъ. Управляющій же, радя о барской и преимущественно своей польз, не переставалъ тянуть со всхъ мужиковъ все, что было можно вытянуть. При такихъ обстоятельствахъ безпрерывный трудъ и смтливость Чуриса не осуществляли его надеждъ: прикупить лошадку, другой станъ колесъ завести, землицы принанять, а только, только доставляли возможность буквально не замерзнуть и не умереть отъ голода ему и его семейству. Такъ прошло годъ, два и больше. Съ молодостью проходили тоже и надежды, которыя она породила (у нихъ тоже есть молодость и надежды). Наконецъ Чурисъ привыкъ къ мысли, что вся жизнь его должна пройти такъ, чтобы всевозможнымъ трудомъ добывать едва достаточныя средства къ существованію. Онъ почелъ такое состояніе нормальнымъ, необходимымъ. Странно сказать: онъ привыкъ къ нему и наконецъ полюбилъ свою привычку. – Такъ что ежели бы Чурису дали средства выйдти изъ бдности, въ которой онъ находился, онъ безсознательно не употребилъ бы ихъ, потому что слишкомъ привыкъ къ своему положенію. – Николинька испыталъ это. Вс пособія, которыя онъ давалъ такимъ консерваторамъ, ничего не помогали. И что-же было требовать отъ нихъ? Они продолжали проводить жизнь въ посильномъ труд, но заставить ихъ трудиться не такъ, какъ они трудились всю свою жизнь, было невозможно. – «Богъ послалъ, Богъ не зародилъ, Богу угодно» вотъ аргументы, противъ которыхъ ничего не могли сдлать вс убжденія и совты Николиньки о необходимости порядочнаго, заботливаго хозяйства. И то сказать: какое утшеніе оставалось бы у этихъ людей, ежели бы они не думали, что тяжелый крестъ, который они несутъ, посланъ имъ отъ Бога, и что во всемъ одна воля Его.

Глава. Юхванка Мудреной . 15

«Юхванка мудреный хочетъ лошадь продать», прочелъ Николинька въ записной книжечк и перешелъ черезъ улицу къ двору Юхванки-Мудренаго.

Юхванкина изба была тщательно покрыта соломой съ барскаго гумна и срублена изъ свжаго свтло-сраго осиноваго лса, тоже изъ барскаго заказа, съ двумя выкрашенными красными ставнями у оконъ и крылечкомъ, съ навсомъ, съ затйливыми перильцами, вырзанными изъ досокъ. Снцы и холодная изба были тоже исправны; но общій видъ довольства и достатка, который имла эта связь, нарушался нсколько пригороженной къ воротищамъ кисти съ недоплетенымъ заборомъ и раскрытымъ навсомъ, который виднлся изъ за нея. Въ то самое время, какъ Николинька подходилъ съ одной стороны къ крыльцу, – съ другой подходили дв женщины крестьянки, несшія ушатъ. Одна изъ нихъ была жена, другая – мать Юхванки. Первая была плотная, румяная баба, съ необыкновенно просторно развитой грудью, въ красномъ кумачевомъ платк, въ чистой рубах съ бусами на ше, шитой на ше и рукавахъ занавск, яркой панев и тяжелыхъ черныхъ смазанныхъ котахъ, надтыхъ на толсто намотанныя онучи. Конецъ водоноса не покачивался и плотно лежалъ на ея широкомъ и твердомъ плеч. Легкое напряженіе, замтное въ покраснвшемъ и обильно вспотвшемъ ея лиц, изгиб спины и мрномъ движеніи рукъ и ногъ еще боле выказывали ея силу и здоровье. Другой-же конецъ водоноса имлъ далеко не такую сильную и высокую опору. – Юхванкина мать была одна изъ тхъ старухъ, лта которыхъ невозможно опредлить, потому что он, кажется, дошли уже до послдняго предла разрушенія въ живомъ человк. – Корявый остовъ ея, на которомъ надта была черная изорванная рубаха и безцвтная панева, былъ буквально согнутъ дугою, такъ что водоносъ лежалъ скоре на спин, чмъ на плеч ея. Об руки ея съ искривленными пальцами, которыми она держалась за водоносъ, были какого-то темно-бураго цвта и, казалось, не могли уже разгибаться; понурая, мрно качавшаяся голова, обвязанная какимъ-то тряпьемъ, носила на себ самые тяжелые слды глубокой старости и нищеты. Изъ подъ узкаго лба, съ обихъ сторонъ котораго выбивались остатки желто-сдыхъ волосъ, изрытаго по всмъ направленіямъ глубокими морщинами, тускло смотрли въ землю красные глаза, лишенные рсницъ, длинный носъ казался еще больше и безобразне отъ страшно втянутыхъ щекъ и впалыхъ безцвтныхъ губъ. Одинъ огромный желтый зубъ выказывался изъ подъ верхней губы и сходился почти съ вострымъ подбородкомъ; подъ скулами и на горл висли какіе то мшки, шевелившіеся при каждомъ движеніи; дыханіе ея было громко и тяжело, но босыя, искривленныя ноги – хотя волочась, но мрно двигались одна за другою. —