Полное собрание сочинений. Том 4

Я ни в коем случае не отрицаю, что лингвистические преграды существуют, и что они мешают как в поиске, так и в обозначении истины (или вообще любого знания). Но о чём это говорит? Только о сложностях и ни о чём больше. Здесь нужно уяснить одну достаточно простую вещь. Есть мир «вещей-в-себе» и мир «вещей-для-нас»; они относятся друг к другу как предмет к имени. Мы оперируем не предметами (в голове у нас нет ни стульев, ни столов), а именами, т.е. знаками. Преобразование предмет -> знак, конечно, несет в себе какую-то ошибку (об этом я уже говорил неоднократно), но разве можно утверждать, что если неточен знак, то и сам предмет «неточен»? А ведь так и утверждается. Утверждается, что все наши теории не идут далее знаков (слов), за ними нет действительности, ибо мы оперируем одними знаками (хотя это – само собой). Следовательно, мы ничего не знаем о действительном мире. Спрашивается, ну и что, что мы оперируем знаками? Знаки же есть не совершенно особенный, изолированный мир, а мир, строящийся на мире «вещей-в-себе» и являющийся его, по сути, отражением (пусть и несколько искаженным) в иной форме. Если же мы утверждаем, что «щи отдельно, а мухи отдельно», что кроме знаков никакого мира нет, то это уже просто-напросто субъективный идеализм, который, как я уже говорил, совершенно несостоятелен. Последовательный же субъективный идеализм может привести только к солипсизму и тогда вообще нельзя говорить ни о какой истинности или неистинности. Таким образом, из того, что у нас в голове не стул, а образ стула, нельзя утверждать, что тем самым самого стула нет или, тем более, что он, тем самым, уже не имеет ничего общего со стулом как «вещью-в-себе».

Но что здесь ещё более интересно, так это лингвистическое обозначение какого-то положения. «А откуда мы знаем, что 2+3 = 5?»; «А откуда мы знаем, что рост Ивана Ивановича 1 м 82 см, а не 27,5 «ы»?» И т.д. Спрашивается, какая разница, как что назвать? Ну давайте будем измерять всё не в метрах, а в папуасских локтях, что от этого изменится? Только циферки. Давайте числа переобзовем, и что из этого? Это всего лишь имена, знаки. Какой знак не поставь: круглый, треугольный или квадратный с нарисованной в нём стрелочкой вправо – поворот за ним всё равно будет именно направо. Спрашивается, почему, например, вещества с упорядоченной кристаллической решеткой, в узлах которой находятся атомы со свойствами восстановителей, называются металлами? Это что же, придумали название такое «металл» и подогнали под этот знак действительность? Вот вам и сознание определило бытие. Но что здесь первично? Первичен не знак, а уже потом что-то там под него, а действительность, которую лишь обозначили словом «металл». Сам металл от этого не появился и не исчез, это знак появился, который обозначил такого рода вещество. Так что всё верно, бытие определило знак, а не наоборот. В конце концов, основа основ – математика – есть полностью абстрактная наука; в природе нет ни двоек, ни интегралов, как «вещей-в-себе»; это всё знаки; два стула, пять ножек есть, а вот просто два и пять – это вам в Древнюю Грецию надо. Я это к тому говорю, что совершенно неважно, какие знаки мы используем, главное, соответствуют они действительности или нет. И оперируя знаками, мы подразумеваем за ними действительность; действительность определяет и знаки, и их взаимодействие, если, конечно, мы говорим объективно. Хотя здесь уже и в самом деле возникает проблема.

Наши образы по большей части крайне неточны. Что такое красный цвет? Все его себе прекрасно представляют, но определить его точно можно будет только в том случае, когда мы будем знать все цифры в обозначении соответствующей длины волны; мы же этого пока не знаем и говорим о данном (да и о любом другом) цвете лишь с какой-то погрешностью. Что уж говорить о предметах гуманитарных наук: что такое сознание, строй, родина? Это определить очень и очень сложно. Но сложно, во-первых, не значит невозможно, а во-вторых, совсем уж не значит, что тем самым мы вообще говорим непонятно что. Вся эта неточность в определениях есть опять же не что иное, как некая лингвистическая погрешность (не скрою, как её оценивать – не знаю), а значит всякое определение само по себе уже относительно, хотя порою этой относительностью можно и пренебречь (достаточно точно можно определить такие «вещи-в-себе», как металл, птица, человечество…).

Эта относительность понятий особенно проявляет себя при обмене информацией людей с разной культурой или хотя бы с разной системой ценностей. Достаточно трудно, наверное, объяснить папуасу, что такое, хотя бы, тумбочка; он будет представлять себе всё что угодно, но наверняка его тумбочка, при всем вашем искусстве рассказчика, мало будет похожа на вашу. Эти лингвистические барьеры, конечно, вещь не очень приятная, но исправимая.