Полное собрание сочинений. Том 27.

Человкъ этотъ былъ замчателенъ, во первыхъ, тмъ, что онъ везъ съ собою хорошенькую двочку 3-хъ лтнюю и ухаживалъ за ней, какъ мать, именно какъ мать, а не какъ отецъ: онъ не нжничалъ съ нею, не суетился, а видно было, какъ мать, помнилъ ее всякую секунду, и двочка была къ нему доврчива и требовательна, какъ бываютъ дти къ нянямъ и къ матерямъ, которыми они вполн завладли. Вовторыхъ, этотъ человкъ и самъ собою былъ замчателенъ: не тмъ только, что, несмотря на его небогатую одежду и вещи въ истертомъ чемодан и въ узл съ собой въ вагон, и 3-й классъ, и чайникъ съ собой, онъ по всмъ пріемамъ своимъ, потому, какъ онъ сидлъ, какъ держалъ руки, главное потому, какъ онъ ни на что не смотрлъ, a видлъ, что длалось въ вагон, какъ онъ учтиво сторонился передъ проходящими, помогалъ тмъ, кому нужна была помощь, по всему видно было, что это человкъ нетолько благовоспитанный, но умный и многосторонний. Но не это одно. Главная черта его, невольно притягивающая къ нему вниманіе, была та, что онъ, очевидно, длалъ все, что длалъ, для себя, а не для другихъ, что ему совершенно все равно было, какимъ онъ кажется другимъ. Его довольно странное положеніе однаго мущины съ ребенкомъ, обращавшее на него вниманіе, нисколько не стсняло его. На обращенія къ нему онъ отвчалъ учтиво, но просто и коротко, какъ бы не желая сближаться ни съ кмъ. За предложеніе помощи женщинъ благодарилъ, но ему ничего не нужно было: все у него было обдуманно, прилажено, такъ что онъ никому не мшалъ, ^[104]и ему ничего не нужно было. Наружность его была ^[105]такая: хорошо, тонко сложенный, высокій, очевидно очень сильный (видно, бывшій гимнастъ), немного сутуловатый, ранне лысый, съ маленькой, не сплошной полурыжей-получерной бородкой, оставлявшей незаросшими части лица подъ углами губъ, съ правильнымъ носомъ, толстыми губами и карими, быстрыми и усталыми глазами, изъ которыхъ одинъ косилъ. Быстрыя, сильныя и красивыя вс движенья, большія красивыя жилистыя руки. Во всемъ чувствовалась сдержанная нервная напряженность. ^[106]Ни колецъ, ни pince-nez, ни папиросъ, ни книги — у него ничего не было. Онъ оправлялъ спящаго ребенка, или ухаживалъ его, или становился у окна и сидлъ, глядя прямо передъ собой или въ окно и, очевидно, думалъ и хорошо, важно, серьезно думалъ, только изрдка отрываясь и взглядывая на двочку, и бглымъ взглядомъ, мгновенно охватывавшимъ все на лицахъ[?] въ вагон. Когда онъ встрчался со мной глазами, онъ тотчасъ же отводилъ взглядъ, какъ будто понималъ меня и то, что я наблюдаю его. И это ему было какъ будто не то что непріятно, но докучливо. Меня онъ очень занималъ. Мн хотлось заговорить с нимъ, но именно потому, что мн очень этаго хотлось, совстно было и не хотлось начать съ какой нибудь глупости. Онъ халъ до Кіева, судя по вагону, и я тоже, и я надялся, что найдется случай.

Дло шло къ вечеру, кондукторъ зашелъ зажечь фонари. Онъ посторонился на своей лавочк, и когда у кондуктора не закрывался фонарь, всталъ и очень ловко и скоро поправилъ задвижку и спросилъ, гд можно взять воды горячей въ чайникъ. Кондукторъ сказалъ, что мы подходимъ къ буфету. Онъ досталъ изъ подъ лавки жестяной чайникъ, развязалъ узелокъ, засыпалъ чай и всталъ, но въ это время двочка его проснулась и заплакала.

Въ вагон почти вс спали, кром меня. Онъ оглянулся на всхъ и встртился глазами со мной.

— Я не выйду, — сказалъ я. — Я побуду съ ней.

Онъ улыбнулся прекрасной, умной, доброй, чуть замтной улыбкой. И какъ это часто бываетъ, этотъ короткій взглядъ, улыбка показала намъ наше родство духовное, освободила, такъ сказать, связанную теплоту. Онъ понялъ, что я просто желаю ему быть полезенъ, а я понялъ, что ему это пріятно. ^[107]

— Нтъ, ужъ если вы хотите, то возьмите воды горячей — вотъ деньги. — Онъ подалъ мн пятакъ.

Я взялъ чайникъ и деньги и пошелъ на станцію. Когда я вернулся, двочка ужъ успокоилась и заснула. Онъ очень благодарилъ меня и предложилъ мн напиться чаю. Я согласился. Мы сли рядомъ съ двочкой на пустыя лавочки, передъ собой поставили чай. Онъ казался именно тмъ самымъ, какимъ я предполагалъ его, благовоспитаннымъ, образованнымъ и тонкимъ, но очень сдержаннымъ человкомъ: онъ какъ будто старался не выдать себя и съ особенной скромностью, которую я сначала принялъ за гордость, старался избгать фамильярности, т. е. того, что могло бы вызвать насъ на личныя откровенности.