Полное собрание сочинений. Том 21. Декабрь 1911 — июль 1912

Почему именно средневекового и только средневекового? Потому, что капиталистическое землевладение никаким переходом земли из рук в руки и даже никаким переходом всех земель в руки государства (так называемая в науке политической экономии «национализация» земли) не может быть уничтожено, по самой сути дела. Капиталистическое землевладение есть владение землей со стороны того, кто имеет капитал и лучше всего приспособляется к рынку. Кому бы ни принадлежала земля в собственность, старому ли помещику, государству или надельному крестьянину, – все равно земле не миновать руки хозяина, который всегда сможет арендовать ее. Аренда растет во всех капиталистических странах при самых различных формах землевладения. Никакие запрещения не в силах помешать капиталисту, хозяину с капиталом и с знанием рынка, прибрать себе к рукам землю, раз рынок господствует над всем общественным производством, т. е. раз это производство остается капиталистическим.

Мало того. Аренда земли даже удобнее для чистого капитализма, для самого полного, свободного, «идеального» приспособления к рынку, чем собственность на землю. Почему? Потому, что частная собственность на землю затрудняет ее переход из рук в руки, тормозит приспособление землепользования к условиям рынка, закрепляет землю в руках данной семьи или лица и его наследников, хотя бы то были плохие хозяева. Аренда – более гибкая форма, при которой приспособление землепользования к рынку происходит всего проще, всего легче, всего быстрее.

Поэтому, между прочим, Англия и представляет из себя не исключение из других капиталистических стран, а наиболее совершенное, с точки зрения капитализма, аграрное устройство, как и указывал Маркс в своей критике Родбертуса{131}. А в чем состоит аграрное устройство Англии? Старое землевладение, лендлордизм, при новой, свободной, чисто капиталистической аренде.

А если б этот лендлордизм существовал без лендлордов, т. е. если б земля была собственностью не лендлордов, а государства? Это было бы еще более совершенное, с точки зрения капитализма, аграрное устройство, с еще большей свободой приспособления землепользования к рынку, с еще большей легкостью мобилизации земли, как объекта хозяйства, с еще большей свободой, широтой, ясностью и определенностью классовой борьбы, свойственной всякому капиталистическому землевладению.

И вот, чем больше отстала данная страна от мирового капитализма, чем усиленнее приходится ей догонять соседей, чем больше «запустила» она свою «болезнь», болезнь средневекового землевладения и кабального мелкого хозяйства, чем настоятельнее необходима для данной страны коренная ломка всех ее отношений землевладения, всего ее аграрного быта, – тем естественнее будет возникновение и широкое распространение в такой стране среди земледельческого населения всевозможных идей и планов национализации земли.

И пятый год и обе первые Думы с несомненностью доказали, – а третья Дума косвенно, чрез посредство своих «крестьянских» (через помещичье сито просеянных) депутатов подтвердила, – что среди русского земледельческого населения чрезвычайно широко распространены всевозможные идеи и планы национализации земли. Прежде чем одобрять или порицать эти идеи, следует задать себе вопрос, почему они получили широкое распространение, какая хозяйственная необходимость их вызвала?

Недостаточно критиковать эти идеи с точки зрения их внутренней цельности, стройности или теоретической их правильности. Необходимо критиковать их с точки зрения той хозяйственной необходимости, которая получила в этих идеях свое отражение, как бы «капризно», неправильно, «криво» ни было иногда это отражение.

Хозяйственная необходимость, породившая идеи национализации земли в русском крестьянстве в начале XX века, есть необходимость крутой ломки старого землевладения. Идеи «уравнительного распределения» всей земли – есть идеи равенства, необходимо порождаемые борьбой с остатками крепостничества и переносимые на землю неизбежно при таком положении вещей, когда у 30 000 «последышей-крепостников» 70 млн. десятин, а у 10 000 000 закабаленных крестьян 75 млн. десятин.

В переходе первых земель в разряд вторых или, вернее, в руки владельцев вторых нет ничего утопического. Утопично лишь мечтание о равенстве между хозяевами на земле при господстве рынка, утопично мечтание о «праве на землю» всех «граждан и гражданок» (в том числе бесхозяйных) при капитализме. Но утопичность этих идей не должна позволить нам забыть самую доподлинную, живую реальность того, что под ними на деле кроется.

В уничтожении всех средневековых различий землевладения – помещичьего, надельного и т. д. – нет ничего утопического. В разрыве с старыми отношениями по земле нет ничего утопического. Напротив, именно развитие капитализма самым настоятельным образом требует такого разрыва. Ни «уравнительного распределения» земли, ни «социализации» ее при капитализме быть не может. Это – утопия.