Полное собрание сочинений. Том 2

«Если Сисмонди оказал на своих современников слишком слабое влияние, – читаем мы в „Русск. Богатстве“ № 8, с. 57, – если предлагавшиеся им социальные реформы не получили осуществления, то это объясняется главным образом тем, что он значительно опередил свою эпоху. Он писал в то время, когда буржуазия праздновала свой медовый месяц… Понятно, что при таких условиях голос человека, требовавшего социальных реформ, должен был оставаться гласом вопиющего в пустыне. Но ведь мы знаем, что и потомство относилось к нему не многим лучше. Это объясняется, быть может, тем, что Сисмонди является, как мы уже сказали выше, писателем переходной эпохи; хотя он и желает крупных изменений, он тем не менее не может вполне отрешиться от старого. Умеренным людям он казался поэтому слишком радикальным, а на взгляд представителей более крайних направлений он был слишком умеренным».

Во-первых, говорить, что Сисмонди предлагаемыми им реформами «опередил эпоху» – значит абсолютно не понять самой сути доктрины Сисмонди, который сам говорит про себя, что он сравнивал настоящее с прошлым. Требовалась бесконечная близорукость (или бесконечное пристрастие к романтизму), чтобы просмотреть общий дух и общее значение теории Сисмонди из-за того только, что Сисмонди сочувствовал фабричному законодательству[209] и т. п.

Во-вторых, Эфруси полагает, таким образом, что различие между Сисмонди и другими писателями состоит лишь в степени решительности предлагавшихся реформ: они шли дальше, а он не вполне отрешился от старого.

Не в этом дело. Различие между Сисмонди и этими писателями лежит гораздо глубже – вовсе не в том, что одни шли дальше, другие были робки[210], а в том, что самый характер реформ представлялся им с двух диаметрально противоположных точек зрения. Сисмонди доказывал «вечные нужды общества», и эти писатели доказывали тоже вечные нужды общества. Сисмонди был утопистом, основывал свои пожелания на абстрактной идее, а не на реальных интересах, – и эти писатели были утопистами, основывали свои планы тоже на абстрактной идее. Но именно характер их планов совершенно различён вследствие того, что на новейшее экономическое развитие, поставившее вопрос о «вечных нуждах», они смотрели с диаметрально противоположных точек зрения. Указанные писатели предвосхищали будущее, гениально угадывали тенденции той «ломки», которую проделывала на их глазах прежняя машинная индустрия. Они смотрели в ту же сторону, куда шло и действительное развитие; они действительно опережали это развитие. Сисмонди же поворачивался к этому развитию задом; его утопия не предвосхищала будущее, а реставрировала прошлое; он смотрел не вперёд, а назад, мечтая «прекратить ломку», – ту самую «ломку», из которой выводили свои утопии указанные писатели[211]. Вот почему утопия Сисмонди признаётся – и совершенно справедливо – реакционной. Основание такой характеристики заключается, повторяем ещё раз, только в том, что Сисмонди не понимал прогрессивного значения той «ломки» старых, полусредневековых, патриархальных общественных отношений западноевропейских государств, которую с конца прошлого века начала проделывать крупная машинная индустрия.

Эта специфическая точка зрения Сисмонди проглядывает даже среди его рассуждений об «ассоциации» вообще.

«Я желаю, – говорит он, – чтобы собственность на мануфактуры (la propriété des manufactures) была разделена между большим числом средних капиталистов, а не соединялась в руках одного человека, владеющего многими миллионами…» (II, 365).

Ещё рельефнее точка зрения мелкого буржуа сказалась в такой тираде:

«Нужно устранить не класс бедных, а класс подёнщиков; их следует вернуть в класс собственников» (II, 308).