Полное собрание сочинений. Том 18. Материализм и эмпириокритицизм

Стыдно признаться, но грешно было бы утаить, что на этот раз открытая вражда к марксизму сделала из г. Виктора Чернова более принципиального литературного противника, чем наши товарищи по партии и оппоненты по философии{31}. Ибо только нечистая совесть (или разве еще в придаток незнакомство с материализмом?) сделали то, что махисты, желающие быть марксистами, дипломатично оставили в стороне Энгельса, совершенно игнорировали Фейербаха и топтались исключительно кругом да около Плеханова. Это именно топтанье, скучная и мелкая грызня, придирки к ученику Энгельса, при трусливом увертываньи от прямого разбора взглядов учителя. И так как задача настоящих беглых заметок показать реакционность махизма и правильность материализма Маркса и Энгельса, то мы оставим в стороне возню махистов, желающих быть марксистами, с Плехановым и обратимся прямо к Энгельсу, опровергаемому эмпириокритиком г. В. Черновым. В его «Философских и социологических этюдах» (М., 1907 – сборник статей, написанных за немногими исключениями до 1900 года) статья: «Марксизм и трансцендентальная философия» прямо начинается с попытки противопоставить Маркса Энгельсу и с обвинения последнего в «наивно-догматическом материализме», в «грубейшей материалистической догматике» (стр. 29 и 32). Г-н В. Чернов объявляет «достаточным» примером рассуждение Энгельса против кантовской вещи в себе и против философской линии Юма. С этого рассуждения мы и начнем.

В своем «Людвиге Фейербахе» Энгельс объявляет основными философскими направлениями материализм и идеализм. Материализм берет природу за первичное, дух – за вторичное, на первое место ставит бытие, на второе – мышление. Идеализм поступает обратно. Это коренное различие «двух больших лагерей», на которые делятся философы «различных школ» идеализма и материализма, Энгельс ставит во главу угла, прямо обвиняя в «путанице» тех, кто в ином смысле употребляет выражения идеализм и материализм.

«Высший вопрос всей философии», «великий коренной вопрос всей, в особенности новейшей, философии», – говорит Энгельс, – есть «вопрос об отношении мышления к бытию, духа – к природе». Разделив философов на «два больших лагеря» по этому основному вопросу, Энгельс указывает, что «есть и другая сторона» основного философского вопроса, именно: «как относятся наши мысли об окружающем нас мире к самому этому миру? В состоянии ли наше мышление познавать действительный мир, можем ли мы в наших представлениях и понятиях о действительном мире составлять верное отражение действительности?»[66]

«Громадное большинство философов утвердительно решает этот вопрос», – говорит Энгельс, относя сюда не только всех материалистов, но и самых последовательных идеалистов, например, абсолютного идеалиста Гегеля, который считал действительный мир осуществлением некоей предвечной «абсолютной идеи», причем человеческий дух, правильно познавая действительный мир, познает в нем и через него «абсолютную идею».

«Но рядом с этим» (т. е. рядом с материалистами и последовательными идеалистами) «существует ряд других философов, которые оспаривают возможность познания мира или хотя бы исчерпывающего познания. К ним принадлежат среди новейших философов Юм и Кант, и они играли очень значительную роль в философском развитии…»{32}.

Г-н В. Чернов, приведя эти слова Энгельса, срывается в бой. К слову «Кант» он делает следующее примечание:

«В 1888 году довольно странно было называть «новейшими» таких философов, как Кант и в особенности Юм. В это время естественнее было услышать имена Когена, Ланге, Риля, Лааса, Либмана, Геринга и т. п. Но Энгельс, видимо, не был силен в «новейшей» философии» (стр. 33, прим. 2).

Г-н В. Чернов верен себе. И в экономических и в философских вопросах он одинаково похож на тургеневского Ворошилова{33}, уничтожающего то невежественного Каутского[67], то невежественного Энгельса простой ссылкой на «ученые» имена! Беда только в том, что все названные г. Черновым авторитеты – те самые неокантианцы, о которых Энгельс на той же странице своего «Л. Фейербаха» говорит как о теоретических реакционерах, пытающихся оживить труп давно опровергнутых учений Канта и Юма. Бравый г. Чернов не понял, что Энгельс как раз авторитетных (для махизма) путаников профессоров и опровергает своим рассуждением!

Указав на то, что уже Гегель привел «решающие» доводы против Юма и Канта и что Фейербах дополнил эти доводы более остроумными, чем глубокими соображениями, Энгельс продолжает: