Полное собрание романов и повестей в одном томе

«Дебошир», конечно, сам по себе не был так уж страшен со своими погромными статьями. Страшен был возможный арест за белогвардейское прошлое. «Дебошир» же подводил именно к этому… Т. Н. Лаппа с ужасом вспоминала это время и считала, что они чудом спаслись: «Владикавказ же маленький городишко, там каждый каждого знает. Про Булгакова говорили: „Вон белый идет!“» О ситуации во Владикавказе осенью 1920 г. рассказывают сохранившиеся газеты того времени («Слово», «Вольный горец» и др.). В них сообщалось, что почти весь Северный Кавказ объят восстанием, во Владикавказе свирепствует ЧК, расстрелы бывших белых офицеров и «подозрительных» лиц происходят каждый день. Особо-уполномоченный ВЧК по Северному Кавказу Карл Ландер обратился к населению с требованием «в семидневный срок выдать скрывающихся офицеров и подозрительных лиц органам ЧК». В противном случае Ландер обещал развернуть «массовый террор». Этот массовый террор предполагал уничтожение тех поселений, в которых будут обнаружены белые, арест в качестве заложников всех родственников белых с последующим расстрелом и т. п. Тифлисские газеты, публиковавшие это «обращение» Карла Ландера, называли его «средневековым». Любопытно, что В. Г. Короленко, находившийся далеко от Кавказа, в своей родной Полтаве, примерно в это же время записал в дневнике: «Революция чрезвычаек сразу подвинула нас на столетия назад…»

Конечно, Булгаков выхолостил свои дневниковые записи и об ужасах того времени намекает нам символами…

65

Не хуже Кнута Гамсуна.— Булгаков сравнивает свое положение с тем голодающим литератором, о котором рассказывается в романе Кнута Гамсуна (1859—1952) «Голод» (1890). Этот роман переиздавался в России десятки раз начиная с 1892 г.

66

Я голодаю…— Из воспоминаний Т. Н. Лаппа: «…все, что осталось у меня: два золотых колечка, золотая массивная цепочка, брошки — все это пошло на рынок и в близлежащие села в обмен на продукты и топливо…»

Слезкин в это время покинул Владикавказ. Булгаков не рискнул поехать с ним в Москву, прокормить же себя и жену он мог только писательским трудом — пьесами. Слезкин позже отметит в своем дневнике-воспоминаниях: «…последнее время во Владикавказе между нами пробежала черная кошка (Булгаков переметнулся на сторону сильнейшую)».

67

С того вечера мы стали писать.— Речь идет о пьесе «Сыновья муллы». Текст ее, по иронии судьбы, сохранился и находится в архиве писателя. Во Владикавказе Булгаков поставил несколько своих работ, тексты которых, к сожалению, не сохранились (об этом см. письма Булгакова из Владикавказа своим родным за 1921 г.). В дневнике Ю. Слезкина также имеется короткая запись об этом периоде: «…во Владикавказе он (Булгаков.— В. Л.) поставил при моем содействии свои пьесы „Самооборона“ в одном акте и „Братья Турбины“ — бледный намек на теперешние „Дни Турбиных“… Все это звучало весьма слабо. Я, помнится, говорил к этой пьесе вступительное слово…»

Конечно, пьесы помогли Булгаковым продлить свое существование (физически и политически), и в словах Слезкина «Булгаков переметнулся…» была, конечно, доля правды. Но лишь доля… Ибо только «железная необходимость» заставила Булгакова писать о том, что было противно его духу. И в письме сестре Вере Афанасьевне от 26 апреля 1921 г. он так характеризовал свое творчество: «Я очень тронут и твоим и Вариным пожеланием мне в моей литературной работе. Не могу выразить, как иногда мучительно мне приходится… Дело в том, что творчество мое разделяется резко на две части: подлинное и вымученное…» (выделено нами.— В. Л.). Разумеется, к пьесам «вымученным» прежде всего относились «Сыновья муллы» и «Парижские коммунары» (в меньшей степени).

68

…правы говорившие: написанное нельзя уничтожить! — Вот перед нами «первая редакция» знаменитого «рукописи не горят».

69

Вперед. К морю. Через море и море, и Францию — сушу — в Париж! — Спустя шестьдесят лет об этом же говорила и Т. Н. Лаппа: «…Булгаков стал думать, чтобы уехать. Он хотел за границу уехать, по правде сказать. Скажу прямо. Он так мечтал». Мечтания у Булгакова были разные, разными они были и на одну и ту же тему. Но мысль об эмиграции, несомненно, в нем бродила. Вот выдержки из его писем к родным: «Посылаю кой-какие вырезки и программы… Если я уеду и не увидимся — на память обо мне» (апрель 1921 г.); «В случае отсутствия известий от меня больше полугода… брось рукописи мои в печку» (май 1921 г.); «Не удивляйтесь моим скитаниям, ничего не сделаешь. Никак нельзя иначе. Ну и судьба! Ну и судьба!» (июнь 1921 г.).

70