— Я дорожу тобой гораздо больше, чем ты можешь себе представить. Ты нужна мне, Манон.
— Неправда!
— Ты нужна мне, Манон, особенно сейчас. Неужели ты не понимаешь, как я одинок в этом мире без тебя! Габриэль в руках человека, который, используя ее, намерен уничтожить меня. Не проходит ни одной минуты, когда бы меня не преследовали мучительные мысли о том, как она страдает. Манон, она — невинная девушка, почти дитя, и страшно подумать о последствиях того, что ей пришлось пережить. И виной этому — я. Ты одна способна понять, что я испытываю. Только ты — единственный человек, к которому я могу обратиться в такую минуту.
Дрожащими руками Жерар привлек к себе Манон. Ее обволакивающее тепло немного успокоило его, и он прошептал:
— Je t'offence, Manon. Я обидел тебя, Манон. Поверь, я никогда больше не буду обращаться с тобой так жестоко. Бог ведает, когда
— Оставь меня, Жерар!
Манон прошептала очень тихо. Он сделал вид, что не услышал этих слов, и крепко прижал ее к себе. С отчаянием в голосе он прошептал:
— Я не могу потерять тебя, Манон.
— Жерар…
Манон тяжело задышала. Он мог слышать, как неровно билось ее сердце, будто пыталось сопротивляться ему. Но она уже проиграла это сражение, а он закреплял победу, покрывая ее лицо, шею, уши поцелуями, умоляя так страстно, что сам приходил в изумление:
— Молю тебя, Манон. Ma cherie, mon amour, прости меня.
Он коснулся губ Манон, содрогнувшись от страсти, усилившейся при мысли, что мог бы потерять ее. Он не может потерять ее… сейчас.
— Manon… Je t'en prie…[14]
Страстные мольбы Жерара сломили Манон. Жерар умолял простить его! Она задрожала и покорно отдалась его ласкам, слушая этот тихий шепот. Слова любви. Нежная страсть. Он любит ее!
Чувство радости захлестнуло ее, их губы слились в долгом поцелуе.
И снова ночь. Над головой небо, покрытое звездами более яркими, чем драгоценности в монаршей короне, а вокруг море, серебристым блеском переливающееся в свете полной луны.
В каюте Рогана тихо. Но это безмолвие лишь обостряло каждый скрип и шелест на корабле, стоящем посреди пустынного тропического моря. Эта тишина не несла в себе ни мира, ни безмятежности. Его слух ловил малейшие, чуть слышные звуки в соседней каюте.
Ему не надо было выглядывать наружу, Роган узнал эти звуки. Габриэль не могла уснуть. Она не спала и в предыдущую ночь. Последние слова, сказанные ими друг другу, были очень резкими. Он вышел из себя, когда она в очередной раз стала защищать своего отца, который на деле не заслуживал ни ее участия, ни любви. Он безуспешно пытался убедить ее в том, что истинный Пуантро является порочным, жестоким человеком, применявшим пытки и испытывавшим радость при виде боли, унижения и даже смерти.
Тревожащие звуки из каюты Габриэль прервали его размышления. Затаив дыхание, он стал напряженно вслушиваться, а затем вскочил на ноги.
Проход был тускло освещен. Он открыл дверь ее каюты и замер. Вновь раздался поразивший его звук: Габриэль, уткнувшись в подушку, рыдала.
Присев на кровать, он коснулся ее щеки. Она была мокрой от слез. Щемящее чувство жалости пронзило его, и он обнял Габриэль. Она не сопротивлялась, когда он шептал в ухо, вдыхая знакомый аромат ее волос:
— Габриэль, я никогда не хотел, чтобы вы плакали. И никогда — даже на миг — я не хотел бы причинить нам хоть малейшую боль.
Роган поднял лицо Габриэль. В полутьме он смог разглядеть ее еще влажные щеки, трепетавшие губы и неожиданно для себя самого произнес слова, которые более не мог держать в себе:
— Габриэль… единственное, чего бы я желал, это любить вас.
Знакомое тепло, исходящее от тела Рогана, согрело и оживило Габриэль в тот самый миг, когда его последние слова повисли в тишине.
Минутой ранее, когда он, высокий и широкоплечий, стоял в дверях каюты, она почувствовала, несмотря на полумрак, что это именно Роган. Она почему-то была не в состоянии ни пошевелиться, ни произнести ни слова, когда он подошел к кровати и склонился над ней. Его густые черные волосы немного топорщились, отказываясь подчиниться нетерпеливой руке, выражение лица было абсолютно спокойным, а золотисто-карие глаза блестели в тусклом свете фонаря. То, что он обнял ее и крепко прижал к себе, показалось ей таким естественным.
Эти слова, так страстно и так искренне произнесенные, но…
Неуверенность закралась в сознание Габриэль. Был ли человек, обнимавший ее сейчас и говоривший такие нежные слова, столь притягательным для нее Роганом? Были ли эти руки, так крепко прижимавшие ее к себе, губы, касавшиеся ее, поцелуи, которые вызывали такой сильный жар и такие глубокие стоны, достойными того, чтобы она могла прижаться к нему еще сильнее и ответить со всей силой загорающейся страсти?
Или… это был Рапас? Габриэль резко отпрянула, мгновенно вынырнув из чувственного помрачения.
— В чем дело, Габриэль?
Внезапно напрягшись в его объятиях, она прошептала:
— Ты правда Роган? Или… Рапас?