Полночный злодей

— Дальше продолжать нет необходимости. Собирай свои вещи, — проговорил он.

— Нет, отец. Пожалуйста, постарайся понять. Несколько минут назад я была зла, как и ты сейчас, из-за того, что меня отправили работать в сад. Но вдруг я поняла, что сестра Маделайн научила меня куда большему, чем это входило первоначально в ее намерения. Она заставила меня задуматься над моими поступками. И видя сейчас, как ты огорчен, я благодаря ей поняла, сколь ответственна привилегия быть любимой. Эту ответственность, как и счастье, человек может подарить вместе с любовью…

— Габриэль…

— Я почему-то думаю, что этот урок будет намного полезнее множества других, полученных мною в прошлом. А что касается отъезда сейчас… Поступить так при сложившихся обстоятельствах будет равносильно признанию поражения. Я не выношу поражения, отец.

— Габриэль…

— Мне хотелось бы доказать, что я скорее сильная, чем слабая, и у меня есть характер, чтобы довести этот замысел до конца. Осталось всего несколько месяцев… — Габриэль вдруг умолкла, а глаза ее увлажнились. — Почему-то мне кажется, что мама одобрила бы такой поступок. Волна тепла окутала Жерара, и снова сдавило горло. Габриэль до такой степени близка по духу своей матери, которую едва помнит…

Не будучи в состоянии отказать ей, он прошептал:

— Если ты так хочешь.

После порывистого поцелуя Габриэль он заставил себя улыбнуться.

— А кстати… почему, собственно, я приехал…

— Да, да! — С ним была прежняя Габриэль. — Ты привез то, что давно обещал?

Пуантро не произнес ни слова, пока она раскрывала огромную коробку, которую он извлек из укромного места, а затем, визжа от восторга, разглядывала сшитое во Франции роскошное платье из шелка и бархата. Жерар наблюдал, как она прикладывала платье к себе и возбужденно говорила о том вечере, когда впервые наденет его.

Попрощавшись с Габриэль, он постоял в приемной монастыря, наблюдая, как она поднимается по лестнице. Когда она исчезла из виду, он буркнул ожидавшему его кучеру, чтобы тот забрал коробку с платьем.

Медленно, но решительно Пуантро направился в кабинет матери-настоятельницы. Постучав, он вошел, услышав негромкий ответ. Монахиня с торжественным лицом ожидала его.

— Чем могу служить вам теперь, monsieur[2] Пуантро?

— Вопрос не в том, можете ли вы служить мне. Вопрос в том, смогу ли я теперь служить вам.

Выражение его лица резко изменилось, превратившись в злобную маску, и он проскрежетал:

— Не приди я неожиданно сегодня повидаться с дочерью, ваше отношение к ней могло бы так и остаться для меня неизвестным. Боюсь себе представить, сколько раз Габриэль подвергалась подобному обращению, поскольку только сейчас я понял, что некоторые сложности, связанные с пребыванием здесь, она держала от меня в секрете.

Жерар сделал паузу, пытаясь взять себя в руки, а затем продолжил:

— Габриэль убеждена, что заслужила унижение, которому была подвергнута сегодня. Но я думаю иначе! Я требую исключить подобные инциденты, если монастырь рассчитывает на мою поддержку и помощь тех благотворителей, которых я привлек!

— Monsieur, я уверена, что Габриэль прекрасно осознает справедливость этого наказания.

— Она — моя дочь, и только я могу судить об этом! Я привел ее сюда, чтобы ей дали образование, а не унижали!

— Monsieur Пуантро, пока Габриэль находится на нашем попечении, мы отвечаем за ее благополучие. Мы скорее заслуживали бы упрека в небрежном к ней отношении, если бы не приучали ее к дисциплине, которая так необходима для достижения подлинной зрелости.

— С Габриэль не должны обращаться, как с обыкновенной рабыней!

— Мы должны трудиться ради нашего спасения.

— Но не Габриель!

— Monsieur, прошу нас понять, что и сестры, и я лишком любим Габриэль, чтобы испортить ее, ослабив попечительство, — тихо произнесла настоятельница. Бешенство отразилось на его лице, и он прорычал: — Я не желаю больше говорить об этом! Достаточно того, что вы предупреждены!

Молча выждав некоторое время, чтобы важность сказанных им слов в полной мере отразилась в напряженном выражении лица монахини, Жерар Пуантро стремительно вышел, оставив разлитую в воздухе злобу.

— Она одна работала в саду, капитан.

Рассказ матроса Дастина Портера был встречен молчанием. Капитан лежал на завешенной шелками огромной постели. Комната Кларисы Бушар по-прежнему была для него единственным относительно безопасным пристанищем в городе. Худой, жилистый моряк замер поневоле, заметив, каким напряженным стал взгляд капитана Уитни. Такой мрачный взгляд, что дрожь пробирала, а спина покрывалась испариной, он видел и раньше.

Рапас, хищник… Да, капитан заслуживал свое имя в большей степени, чем он представлял себе. Немногие из команды чувствовали себя спокойно под его пронизывающим взглядом, хотя все, безусловно, уважали этого человека.