Полковник советской разведки

Когда Аня отмылась и отъелась, обнаружилось, что девушка она премаленькая и даже прехорошенькая. Раненые и персонал полюбили ее за терпение, трудолюбие, ласковую обходительность и веселый нрав. Доброе прозвище «сестра Анюта» прочно приклеилось к ней с первых дней работы в госпитале, получив обмундирование, Анюта сразу же подогнала его по фигуре, пилотку лихо сдвинула на правое ушко, а поверх левого пустила волнистый белокурый локон, после чего не спеша прошлась по полянке перед госпиталем, покачивая бедрами и постреливая туда-сюда синими глазищами. Легкораненые, наблюдавшие за ней из окон, враз остолбенели.

– Вот это девка! – восторженно обронил кто-то.

Тут на Анюту и положил глаз, проезжавший мимо на ленд-лизовском [27] джипе начальник дивизионного «Смерша» майор Круглов, сумрачный седой человек, ни разу не замеченный доселе в слабости к прекрасному полу.

Круглов потерял семью в первый день войны на границе. Из близких у него не осталось никого, кроме матери, которой он и переводил деньги по аттестату. К немцам майор относился с суровой беспощадностью, а разоблаченных агентов абвера и фашистских пособников казнил собственноручно.

На войне события развиваются стремительно, как в ускоренной съемке. Через трое суток после знакомства с Анютой Круглов забрал ее к себе в дом, ни у кого не опрашивая на то разрешения. Институт полевых жен был почти узаконен. Каждый командир, начиная с полкового уровня, при желании мог обзавестись такой женой из числа военврачих, медсестер, связисток и переводчиц. Даже Верховный смотрел на это сквозь пальцы. Когда Берия доложил однажды Сталину о том, что один из маршалов явочным порядком увел у знаменитого писателя жену, не менее знаменитую актрису и очень красивую женщину, Главнокомандующий сделал раздраженный жест рукой, отмахиваясь от всемогущего начальника охранки, как от назойливой мухи. Берия его не понял и спросил, что делать с нашкодившим полководцем.

– Что делать, что делать? – ухмыльнулся Сталин. – Завидовать!

Круглов Анюту баловал и многое ей позволял. В свободное время она шлялась по расположению части, где дислоцировался его отдел «Смерша», кокетничая с кобеляжничавшими вокруг нее молодыми офицерами, которых держала, однако на расстоянии вытянутой руки, ездила на работу в его служебном джипе, выменивала у спекулянтов на продукты белье и косметику. Анюта платила майору заботой и лаской. Она была аккуратна, чистоплотна, хорошо готовила и очень рачительно вела их несложное хозяйство. Скромную комнату Круглова в домике вдовой старушки Серафимы Егоровны Клочковой она в одночасье превратила в уютное семейное гнездышко. Начальник «Смерша» к великой радости подчиненных стал уходить со службы пораньше, подобрел, помягчел. Дома, в обществе Анюты, он расслаблялся, становился веселым, шутил. Хлопоча вокруг него, она без умолку щебетала, рассказывая о красотах Одессы, о великолепной опере, о своем институте и проделках студентов, о морских прогулках на катере и о запахе свежей кефали в порту. В его Камышине не было ничего, кроме Волги да арбузов, поэтому он больше помалкивал, исподволь любуясь красивой ладной молодой женщиной, благоухавшей тонкими трофейными духами, и лишь изредка подшучивал над ее одесским жаргоном и легким подкартавливанием.

– Ну и что? – говорила она. – Мне с таким природным «р» было легче осваивать немецкий язык. А мои сокурсники в большинстве своем так и не научились правильно произносить этот звук.

Женюсь на ней, думал Круглов, вот закончится война, и начну жизнь с чистого листа. Детишек заведем. Я не такой уж старый, а здоровьем и силой Бог меня не обидел. Главное до победы дожить.

Иногда майор использовал Анюту как переводчицу при допросах военнопленных. Она умела подойти к немцам, и даже самые ершистые из них в ее присутствии оттаивали и кололись, будто свою в ней чувствовали. Круглов давно оформил бы Анюту переводчицей, однако в таком случае ее надлежало сначала проверить по прежнему месту жительства, а сделать это было весьма сложно, так как Одесса пребывала пока под пятой оккупанта.

Одно не нравилось Круглову: в постели Анюта всякий раз вела себя как здоровая тридцатилетняя баба, просидевшая полгода в камере-одиночке и дорвавшаяся наконец-таки до мужика. Это разнузданное бесстыдство его шокировало. Конечно, рассуждал он про себя, Одесса – не Камышин. Международный порт, почти Европа. Нравы там совсем другие, но все же хотелось бы иметь жену поцеломудренней. Насытившись любовью, Анюта мгновенно засыпала, и тогда Круглов подолгу с нежным умилением разглядывал ее розовое фарфоровое личико, не искаженное более гримаской страсти, а по-детски чистое, умиротворенное. Взгляд его скользил по беспорядочно разметавшимся белокурым кудряшкам, густым пушистым ресницам, полуоткрытым алым губкам, нежной шее и неизменно останавливался на двух безупречной формы округлых холмиках, полуприкрытых кружевами комбинашки. Иногда он осторожно отодвигал кружева и целовал то место под левым соском, где едва заметно подергивалась кожа: там билось Анютино сердце.