Полюшко-поле

«Юнкерсы» сбрасывают гигантские сигары. Мажирин видит, как в дымном воздухе сигары медленно переворачиваются и с воем падают в озеро. Взлетают высокие фонтаны воды. Все озеро усеяно косяками глушеной плотвы, будто облетели лепестки каких-то диковинных цветов. Серебристые рыбешки плавают на боку, бессильно шевеля красноватыми плавниками.

Сбросив сотню бомб, «юнкерсы» берут курс на запад, а на смену им появляются воздушные охотники «мессершмитты». Низко посвистывая над лугом, четыре истребителя вихрем заходят на штурмовку. Зеленые, красные трассы пуль, рой светляков в камышах.

Сколько минут может длиться штурмовка? Пять, десять? А комдиву кажется, что прошла целая вечность. Тело сжато в комок, нервы напряжены. Ему даже не верится, что «мессершмитты» рванулись вверх и ушли. В ушах все еще стоит свист, а перед глазами роятся трассирующие пули. Мажирин, выбираясь из болотной грязищи, ползет на локтях к берегу.

— Комиссар, ты жив?

— Водяным пристроился под корягой.

— Не ранен?

— Нет, Федор, целехонек, а вот Рудневу перевязал руку.

— Коровкин!

— Я здесь, товарищ комдив!

— Надо выяснить наши потери.

Дорого обошлась курсантской роте штурмовка «мессеров» — двадцать пять убитых, десять раненых. Павших в бою положили в бомбовые воронки. Минутой молчания почтили память погибших товарищей, а потом бесшумно заработали саперные лопатки.

— Русский зольдат, здафайся! — горланят на весь луг немецкие танкисты и машут над башнями танков белыми флажками. — Жить будешь, кушать будешь.

Камыши молчат.

Из-за танков вначале очень робко, а потом все смелей и смелей начинают выходить немецкие пехотинцы и подбирать на лугу раненых, складывать в кучу убитых.

— Огня не открывать! — передает по цепи Коровкин приказ комдива.

Пляшечник колдует и дрожит над пулеметной лентой: осталось тридцать патронов. У стрелков дела еще хуже. Они утопили в магазинных коробках последние обоймы.

Мажирин с надеждой посматривает на темнеющий горизонт. Тучи, тучи и тучи. Туман затягивает землю и небо. В мучительном ожидании вечера нужна выдержка. Комдив чувствует по себе, как тяжело курсантам. Его долго пронизывала дрожь, а теперь бьет лихорадка, да так, что зуб на зуб не попадает. От липкой грязи и студеной воды совершенно окоченели ноги и так сильно хватает за руки судорога, что порой невозможно нажать пальцем на спусковой крючок. Но что это? Обман слуха или действительно собачий лай? Как назло, расшумелись волны, хлюпают, пенятся у берега. Но все-таки ветер доносит отдаленный собачий лай. Овчарки! Последняя генеральная проческа камышей. «Все к бою!» — хочет подать команду Мажирин. Но из горла вырывается какой-то хриплый звук. Сильный озноб проходит по всему телу.

Заливистый лай становится все сильнее и непрерывнее. Звонким, слитым гулом он приближается к озеру. Серыми дымками скользят по лугу овчарки, а за ними прыгают по кочкам их поводыри. Сотня свирепых огромных псов пляшет на длинных поводках. Эсэсовцы стараются миновать луговые болотца, и даже выдрессированные овчарки неохотно лезут в осеннюю воду.

Немецкие офицеры с пригорков начинают покрикивать на солдат, а те в свою очередь ругают непослушных овчарок и подталкивают их коленями.

Мажирин смотрит на своих товарищей. Коновалов вставляет в пистолет последнюю обойму. Руднев скривился от боли, ему трудно и неудобно раненой рукой держать наготове наган. Коровкин, стоя по колени в воде, положил ствол автомата на корягу и с невозмутимым спокойствием ждет появления немцев с овчарками. В куге залегла неразлучная троица: Рыжкин, Синокип, Силкин. У всех синие от холода губы…

«Неужели одолеет нас проклятая свора псов? Только живыми наших воинов овчарки не возьмут». Мысли комдива обрывает сухой треск.

В камышах острые уши, горящие глаза, оскал. В двух шагах от комдива овчарка. На широком ошейнике поблескивают медали. Широкогрудый лобастый пес рванулся вперед. Мажирин выстрелил. Собака, взвизгнув, отпрянула. Второй пулей он добил дымчатого пса.

Вдоль берега защелкали выстрелы, и вся курсантская цепь задышала залповым огнем. И сейчас же старшина Пляшечник полоснул по собачьей своре пулеметной очередью. Заглушая визгом выстрелы, овчарки выскочили из камышей и вместе с эсэсовцами во всю прыть пролетели мимо танков и скрылись в селе.

На лугу зарокотали моторы.

«Что-то еще придумали немцы?..» — Мажирин пистолетом раздвинул камыши, глянул в бинокль.

Танки рассредоточивались. Они окружали озеро. Но уже вечерело. Моросил дождь, сгущался туман. На пригорках перекликались немецкие пехотинцы. Они окапывались и устанавливали пулеметы. Низко нависло мокрое небо. Над лугом взлетали желтые шары. Но даже эти испытанные ракеты не могли раздвинуть дождливую мглу. Вскоре осветительные огни превратились в маслянистые пятна, а широкое озеро — в полоску белесого песка.

«Надо прорываться, скорей уходить». В тумане растворяются желтые пятна ракет. Комдив шепчет:

— Коровкин, ты слышишь? Коровкин!

— Слушаю вас, товарищ комдив.

— Найди двух самых ловких ребят.