Полюби меня, солдатик...

Нестерпимо горько было видеть это неподвижное мертвое тело, наблюдать этот бедлам там, где еще недавно были чистота и порядок. За войну я немало насмотрелся на убитых, на развороченные взрывами тела — своих и немцев. Но там были мужчины, солдаты. Тут же лежало юное создание, моя несостоявшаяся любовь. Я ровненько сложил вдоль тела маленькие руки, сомкнул обнаженные, окровавленные ноги. Нелюди и гады! Гады и нелюди! Кто бы они ни были — свои или немцы. Коммунисты или фашисты. Да разверзнется земля и поглотит их! Однако напрасны мои проклятия, ничего уже изменить нельзя. Я поднял лежавшую рядом измятую скатерть и аккуратно накрыл ею Франю.

Но что было делать дальше, как пережить все это? Как плохо, что я оказался один, без солдат моего взвода. Оставалось одно — выйти на дорогу и обратиться к проезжающим мимо офицерам. Но кто из них поймет меня? На долгие объяснения у меня не было сил. Да и кому было дело до этой трагедии в богатом коттедже, произошедшей со старыми австрийцами и их юной служанкой?

По-видимому, надо было ехать в полк, но я не мог оставить в таком состоянии Франю и ее несчастных хозяев. Все-таки следовало что-то предпринять для них — последнее на этой земле.

Не представляя конкретно зачем, я побрел в город. Не по той разрушенной улице, по которой приехал сюда, — пошел переулками над речкой. Поврежденных обстрелом домов тут попадалось меньше, некоторые стояли с закрытыми ставнями и выглядели брошенными. Кое-где в цветниках под окнами пестрели первые весенние цветы, распускались гроздья сирени. За одним из таких расцветающих кустов возле входа копошился немолодой австриец в зеленой шляпе. Он подметал замусоренный взрывами двор и удивленно замер с большущей метлой в руках.

— Послушайте, там, в коттедже, убитые.

— Нике ферштейн, — повертел головой австриец.

— Ну, убитые, понимаете? Морд!

— Морд?

— Ну, морд. Там, в коттедже...

— Найн, найн! — энергично завертел головой человек. — Их цивиль, нейтраль мэнш. Найн...

Я молча направился дальше. Черт бы его взял, этого сторонника нейтралитета. То ли он не понял меня, то ли не захотел понять? Я перешел на другую сторону коротенького переулка. Как раз на углу за невысокой кирпичной оградкой разговаривали две женщины, и я окликнул их с улицы. Сперва к ограде подошла та, что была постарше, — грузная фрау в синем несвежем переднике. Потом к ней осторожно приблизилась та, что была помоложе, — худая и костлявая, в мужской одежде и брюках.

— Прошу прощения, фрау. Там — морд, понимаете? Ферштейн? Доктор Шарф унд фрау.

— Доктор Шарф! — ужаснулись женщины. — Морд?

— Ну. Убиты. И девушка, фроляйн.

Они негромко переговорили между собой, а я в который раз за войну пожалел, что когда-то без должного внимания относился к немецкому языку. Языку врагов.

Усердствовал по другим школьным предметам, а в том, который больше всего понадобился на войне, преуспел не слишком. Теперь стоял и молчал.

— Гер официр, кирхэ! Кирхэ, ферштейн? — обе враз стали показывать за угол соседнего дома.

Кажется, я их понял — надобно в кирху, позеленевший шпиль которой торчал вдали между уцелевших крыш. Еще не веря, что мне помогут, я побрел туда по переулкам. И в самом деле, спустя полчаса вышел к каменной ограде-стене. Поодаль высились старые, в узловатых сучьях деревья, и за неширокой аркой стал виден вход в кирху. Была она не очень большая, старая и какая-то очень мрачная с виду. С непреодоленной робостью я вошел вовнутрь, полумрак и прохлада тотчас объяли меня. В конце прохода между скамьями горело несколько свечей и слышалось тихое, вполголоса, пение. Ступив из-за колонны еще несколько шагов, увидел группку людей, стоявших возле открытых гробов, за ними с молитвенником в руках покачивался в молитве священник. Я догадался, что тут отпевали покойников, цивильных или военных, не было видно. Наверно, заметив постороннего, откуда-то сбоку появился человек в черном и вопросительно остановился передо мной.

— Святой отец, — дрогнувшим голосом сказал я. — Там морд! Доктор Шарф...

— Доктор Шарф? — переспросил священник, как мне показалось, чересчур спокойно. — Морд?

— Морд, — сказал я. — И девушка, фроляйн.

— Фроляйн? Драй морд?

— Драй морд.