Полиция, полиция, картофельное пюре!

Пер Монссон родился и вырос в Мальмё, в рабочем квартале. Он служил в полиции больше двадцати пяти лет и знал свой город лучше, чем кто-либо другой, рос и жил вместе с городом и, кроме того, любил его. Но один из районов был для него все-таки чужим и никогда его не притягивал: западные пригороды — Фридхем, Вастервонг, Бельвю, где всегда жили очень богатые люди. Монссон помнил, как он сам, еще мальчишкой, в трудные двадцатые и тридцатые годы тащился, шлепая деревянными башмаками, через эти шикарные кварталы, направляясь в Лимхамн, где можно было какими-то путями добыть селедку на обед. Он помнил роскошные автомобили и шоферов в униформе, горничных в черных платьях с передниками и в накрахмаленных белых чепчиках, барских детишек, наряженных в тюлевые платьица и матросские костюмчики. Для него все это было настолько далеким, что казалось сказочным и непонятным. Каким-то образом старое ощущение продолжало жить в нем, и эти кварталы оказывали на него прежнее воздействие, несмотря на то, что личных шоферов теперь не было, прислуги стало меньше, а дети богачей по одежде мало чем отличались от остальных.

В конце концов, картошка с селедкой оказалась не такой уж плохой едой, и он, росший в бедности, без отца, вымахал в здорового парня, прошел так называемый «большой путь» и мало-помалу стал хорошо жить. По крайней мере, ему самому так казалось.

И вот теперь он направлялся именно в этот район. Здесь жил Виктор Пальмгрен и, следовательно, должна была жить его вдова.

Монссон видел людей, собравшихся за столом в тот роковой вечер, только на фото, и ему мало что было известно о них. О Шарлотте Пальмгрен он знал, что она была женщиной необычайной красоты и однажды стала какой-то «мисс» — не то «мисс Швецией», не то даже «мисс Вселенной». Потом прославилась как манекенщица и вышла замуж за Пальмгрена двадцати семи лет от роду и на вершине своей неотразимости. Теперь ей было тридцать два, и внешне она не изменилась, как не меняются только женщины, у которых никогда не было детей, но есть большие деньги и много времени, чтобы заниматься своей наружностью. Виктор Пальмгрен был на двадцать четыре года старше ее, что, кажется, проливало свет на обоюдные мотивы супружества. Он хотел, чтобы у него было кого показать своим коллегам по бизнесу, она — иметь достаточно денег, чтобы никогда больше не работать.

Но, что там ни говори, Шарлотта Пальмгрен была вдовой, а Монссона в какой-то степени сковывали традиции. Поэтому он с большой неохотой надел темный костюм, белую рубашку и галстук, прежде чем сесть в машину и ехать в Бельвю.

Пальмгренская резиденция, казалось, полностью соответствовала детским воспоминаниям Монссона, хотя годы подернули ее дымкой преувеличений. С улицы видна была только часть крыши и флюгер, остальное закрывала аккуратно подстриженная живая изгородь, очень высокая и необыкновенно густая и плотная. За ней, по-видимому, была еще одна ограда — металлическая. Участок казался непомерно большим, а сад скорее напоминал разросшийся парк. Ворота главного входа, высокие и широкие, обитые медью, позеленевшей от времени, с затейливыми башенками поверху, тоже были непроницаемы для взгляда. На одной из створок красовались излишне крупные, отлитые из бронзы буквы, составлявшие имя — Пальмгрен, на другой створке — прорезь для писем, кнопка звонка, а еще выше — квадратное окошко, через которое посетителя как следует рассматривали, прежде чем впустить. Ясно было, что в этот дом нельзя заглянуть попросту, когда угодно, и Монссон, осторожно нажав на ручку двери, почти ждал, что где-нибудь в доме зазвенит сигнал тревоги. Ворота оказались, разумеется, запертыми, а смотровое окошко наглухо закрытым. Сквозь прорезь для писем ничего нельзя было разглядеть: с той стороны, очевидно, висел железный ящик.

Монссон поднял было руку к звонку, но раздумал и звонить не стал. Огляделся по сторонам. У тротуара, кроме его старенького «вартбурга», стояли еще две машины: красный «ягуар» и желтая «МГ». Почему Шарлотта Пальмгрен держит две спортивные машины на улице? Он постоял, прислушиваясь, и ему показалось, что из парка доносятся голоса. Потом их не стало слышно, может быть, звуки поглотила жара и раскаленный неподвижный воздух.

Ну и лето, подумал Монссон. Такое бывает раз в десять лет, наверное. Сейчас бы на пляже валяться или дома сидеть в одних трусах и пить холодный грог. А тут торчишь, как дурак, в галстуке, рубашке и костюме.

Потом мысли вернулись к вилле. Она была старая, вероятно, самого начала века, ее наверняка перестраивали и модернизировали, не жалея миллионов. В таких домах обычно бывал и черный ход, через который ходили кухарки, прислуга, няньки, садовник и почтальон, чтобы не раздражать господ.