Полёт в ночи

Ванька ужасно боялся остаться без дома, потому что дом у него был добротным, по сравнению с остальными в деревне. За то, что у них был такой хороший бревенчатый дом, скотина и пять гектаров земли в поле, где раньше мать с отцом и другие крестьяне сеяли пшеницу, его отца раскулачили. И отобрали всё. Правда перед этим отец собственноручно спалил скотину в хлеву. Огонь пожара видно было в соседней деревне, так рассказывали старожилы. Ваня часто слышал как родители с соседской бабкой Прасковьей и другими соседями говорили о какой-то коллективизации, раскулачивании и хлебозаготовках. Он не придавал значения этим непонятным словам, и уж никак не думал, что они знаменуют начало его горемычной жизни. Так вот, на следующий день после пожара, папку арестовали. Прям в хату зашли грозные дядьки в черных сапожищах и больше трёх часов допрашивали родителей. Все трое, Пашка, Ванька и Лида сидели в сенях и жались друг к другу. Потом отца увезли в город, и с той минуты они стали детьми врага народа. Больше отца они не видели, мать сказала, что его отправили в ГУЛАГ, это такое исправительное поселение, и там он будет трудиться на благо родины. С того самого 1930 года, когда они лишились отца, мама перестала улыбаться и вообще стала неразговорчивой и неласковой. Она запретила им упоминать имя отца и расспрашивать о нём. В пять утра мать, в числе прочих, уезжала на повозке на работу в колхоз – результат той самой коллективизации, и возвращалась к ночи. С Ванькой и Лидией оставался Павел, которому было тогда тринадцать лет. Павел заменял младшим отца. Ванька играл с сестрёнкой, в которой души не чаял. В селе осталось мало детей, и никто из них не играл с Ваней и старался не подходить без особой нужды. Ваня всё чаще и чаще ощущал себя голодным, еды почему-то было мало, не как при отце. В соседнем доме недавно умерла девочка, младше Лидочки. Бабка Прасковья, единственная, кто ещё захаживала к ним, сказала, что от голода. Что у неё был кровавый понос, а потом рвота. Говорят, её родители ели крыс и кошек. Ванька не верил, что так бывает. Потому что их мать доставала где-то еду. Потом Ванька подглядел, что мамка ночью, когда дети спали, отодвигала половицу в сенях, доставала ключ и ходила в погреб. Там имелся заваленный горелыми поленьями и всяким хламом вход в чулан, умело замаскированный и даже заросший паутиной. Мать доставала оттуда по четыре сморщенные картофелины, горсть манки. Готовила, плотно закрыв ставни. Мальчики ели картофель, а доченьке мать варила манную кашу на воде. Щёчки у Лидочки даже немножко румянились. Но запасы, заботливо схороненные когда-то отцом, кончались. Часто мать приносила гнилые овощи и варила их вместе с кожурой. Дети ели горькую мешанину, из-за чего мучились коликами и поносами.

Однажды осенью Ванина мать усадила детей на скамью в центре хаты, присев на край массивного дубового табурета и проговорила срывающимся голосом: "Завтра мы с Павлом уезжаем в город. Будем работать на фабрике. Отсылать деньги и провизию будем вам сюда. За вами присмотрит Прасковья". У Ваньки в горле застрял комок и он закричал:

– Вы что, нас бросаете? Все, кто из села в город уехали – никто не вернулся, маменька!

– У нас нет другого выхода. Погибает деревня, скоро развалится колхоз. Мы заберём вас с Лидией, как устроимся.

По измождённому маминому лицу, которое последние три года не выражало никаких эмоций и было точно окаменелым, потекли ручьём слёзы. Лидочка залезла к маме на колени, стала вытирать ручонками мамины глаза и щебетать быстро- быстро: "Мамочка моя миленькая, самая юбименькая на свете, не плачь, моя ты лодненькая, ладость моя!"

У Ваньки тоже подступили к горлу слёзы. В душу закралось дурное предчувствие.

– Отправляйтесь спать, – всхлипывая прошептала мама и задула лучину. Ванька увалился на тюфяк радом с братом и сестрёнкой и закрыл мокрые глаза. Мама затянула колыбельную, чего не делала три года. Звуки мелодичного матушкиного голоса ласкали слух, и Ваня заснул. Крепко и безмятежно. Но перед тем как провалиться в сон долго ощущал кожей нежные прощальные мамины поцелуи, которым, казалось, не было числа. Так семилетний Ванька потерял мать и старшего брата. И с той ночи перестал быть счастливым и беззаботным мальчишкой. Шёл 1933 год.

Глава восьмая

Утром Ваня проснулся от звуков балалайки за окном. Играл дед Егор, муж Прасковьи, которая уже хлопотала в сенях, гремела плошками. У Ваньки скрутило желудок от голода. Он растолкал спящую Лидочку и вышел из комнаты. Бабка (на самом деле ей было не больше сорока пяти лет, но выглядела лет на тридцать старше из-за тяжелого труда) разлила им по ковшу только что сваренного ею супа. Они с сестрой жадно ели, не замечая горечи этого варева из картофельных очистков и непонятно какой крупы. А бабка тем временем причитала с жалостливым выражением на лице: