Полярный круг

В Стентрэске с автобуса сошла только она. Колено болело немилосердно. Автобус уехал, оставив ее в целом облаке серых выхлопных газов.

В лицо ей дул свежий ветер с реки и с гор, когда она ковыляла в сторону Страндгатан. Она знала, что жители называют их улицу «Олимпом». Ну и что такого, ведь так и есть. На их улице располагались самые фешенебельные дома в Стентрэске, а их дом, наверное, самый роскошный из всех.

Правда, у нее имелся собственный вход с задней стороны дома, но она почти всегда входила через главный вход. Наружная дверь оказалась заперта, так что она отперла ее своим ключом, бросила на пол сумку Adidas рядом с полочкой для обуви и крикнула:

– Эй! Есть кто дома?

Ответа не последовало.

– Гунилла!

В доме стояла полная тишина, лишь из какого-то щелястого окна доносилось легкое гудение. Солнечный свет казался блеклым и холодным, в углу висела паутина. Папа уехал на какую-то конференцию, это она знала, а Юкке в детском саду, но у Хампуса и Себастиана еще в среду закончились уроки в школе. Они должны быть где-то здесь. Подойдя к окну в гостиной, она выглянула на веранду – нет, у качелей мальчишек нет.

– Гунилла!

Она вошла в кухню. На столе лежала записка.

Привет, Гитте!

В холодильнике есть лазанья.

Я отвезу мальчишек к маме, они останутся там ночевать, а потом поеду прямиком на работу.

Теперь, когда у тебя каникулы, ты, может быть, уже начнешь освобождать свою комнату? Выбери то, что хочешь забрать с собой, остальное я отвезу на помойку. В гараже стоит пустой ящик, можешь упаковать в него свои вещи. Ты можешь оставить что-то у нас, если положишь в коробки и пометишь (фломастер лежит рядом с морозилкой в подвале). Можем пока поставить их в кладовку. Старые учебники и все такое. Твои мягкие игрушки. Когда ты возвращаешься в Питео?

Гунилла

В одном ухе зазвенело едва слышное дисканто.

Бабушка мальчишек жила в Москоселе, они часто оставались у нее ночевать. Бабушку звали Вера, она рисовала картины – Биргитта была от нее в восторге. Хотя Вера была не ее бабушка и она там никогда не ночевала.

Да и зачем ей убираться в своей комнате? Ведь есть уборщица.

Она сняла джинсы. Подумала, что их, возможно, удастся починить. Надо будет спросить Сусси, она в таком разбирается. Ладони жгло огнем, когда она стала мыть руки. Под кожей застряли мелкие камешки, она выковыряла их швейной иглой.

Потом она прошла по всем комнатам дома на Олимпе и задернула шторы в полной тишине, не включив музыку. Далеко внизу шумела река Питеэльвен – на пути к порогу Стурфорсен, готовилась к прыжку, собиралась с силами для извержения.

Она пошла в спальню папы и Гуниллы. Села на папину половину кровати, где стоял телефон. Поколебавшись, сняла трубку. Закрыла глаза, держа трубку в одной руке, положив другую на рычаг, но потом все же набрала номер Гувера. Он жил в Видселе и обычно держал приличный склад таблеток и других субстанций.

– Не-а, валиум закончился, – заявил он, когда она изложила ему суть дела. – Осталось немого травки, если хочешь.

Не сколько недель назад, после прошлого читательского клуба, она съездила к нему в Видсель и закупила десять таблеток. Тогда в банке осталось всего несколько штук. Какой бездарный торговец – даже не позаботился пополнить свои запасы.

– Можешь спросить Софию Хельстен, – продолжал он. – Когда в прошлый раз приезжали янки, она закупила у меня кучу травы. Кажется, и успокоительного тоже.

Биргитта заморгала.

– София? Хельстен?

– У тебя есть ее номер?

– А какие успокоительные?

Гувер застонал – казалось, он рвет на себе волосы.

– Бензо, точно не помню. Строго говоря, таблетки – не моя стихия. Уверена, что не хочешь сена? Я бы мог скрутить тебе парочку джойнтов.

Она отказалась и положила трубку.

Так и осталась сидеть на папиной кровати, слушая гудение окна – и ли же это грохот порога. Тоска и неприкаянность заполняли вены словно колючей проволокой. Викинг появится только через несколько часов. Она совершенно одна во всем мире, никто ее не видит, даже Бог. Она может делать все, что захочет, – никто не узнает.