Полеты в одиночку

По всей округе в лесу непрестанно квакали лягушки. У африканских лягушек необычайно громкое скрипучее кваканье, и к тому же, как бы далеко лягушка не находилась, всегда кажется, что она квакает у вас под ногами. Лягушачье кваканье — это ночная музыка восточно-африканского побережья. Квакает вообще-то только самец, он раздувает свой подгрудок, а потом выпускает воздух с громким врруупп. Это его брачный зов, и самка, заслышав томный клич, быстро скачет к потенциальному жениху.

Но когда она добирается до своей цели, происходит забавная вещь, хотя это не совсем то, о чем вы подумали. Самец не поворачивается и не приветствует самку. Где там. Он ее в упор не видит, сидит себе и поет свою песнь звездам, а самка терпеливо ждет рядом. Она ждет и ждет и ждет. А он поет и поет и поет, часто несколько часов кряду, и происходит на самом деле вот что. Зачарованный звуком своего голоса самец напрочь забывает, ради чего он, собственно, начал квакать. Мы-то знаем, что он начал квакать, потому что ему захотелось ласки. Но сейчас он не слышит ничего, кроме прелестной музыки, льющейся из его глотки, он не замечает ничего вокруг, даже вздыхающую рядом самку. В конце концов она теряет терпение и начинает толкать его передней лапкой, и только тогда самец выходит из транса и обращает на нее внимание.

Нуда ладно. Лягушачий самец ненамного отличается от самцов человеческих, думал я, сидя в темном лесу.

У сержанта я позаимствовал армейское одеяло и устроился на ночлег рядом с полевым телефоном. В голове промелькнула мысль о змеях. Интересно, сколько их ползает в густой траве? Наверное, тысячи. Но раз уж аскари их не боятся, то почему бы и мне не рискнуть?

Ночью телефон не звонил, и на рассвете сержант снова развел костер и опять приготовил тот же рис с бананами. Утром он уже не казался таким вкусным, как вчера вечером.

В двенадцатом часу резко звякнул телефон.

— Великобритания объявила войну Германии. Будьте в полной боевой готовности, — произнес голос в трубке.

Я приказал сержанту расставить бойцов по местам.

В течение часа все было тихо. Аскари сидели в засаде со своими винтовками, я стоял рядом с грузовиками на дороге.

И вдруг вдалеке показалось облачко пыли. Чуть погодя я разглядел первый автомобиль, за ним второй, третий и четвертый. По-видимому, все немцы в Даре решили выехать вместе одной колонной сразу после объявления войны, потому что теперь я видел шеренгу автомобилей, следующих с интервалом метров в двадцать друг за другом и растянувшихся по дороге примерно на километр. Среди них были грузовики, доверху нагруженные вещами. Пикапы с привязанной к крышам мебелью. Я вызвал сержанта из леса.

— Едут, — сообщил я, — и их много. Сидите тихо и не высовывайтесь. А я останусь здесь и встречу немцев. Если я подниму обе руки над головой, вот так, стреляйте: один залп из винтовок и пулемета поверх голов. Не по этим людям, а поверх голов.

— Так точно, бвана, залп поверх голов.

— В случае насилия по отношению ко мне и если они попытаются пробиться силой, берите командование на себя и действуйте по обстановке.

— Есть, бвана, — сказал сержант, прикидывая разные возможности, и вернулся в лес. Я стоял на дороге, дожидаясь первой машины. Во главе колонны ехал большой фургон «Шевроле», за рулем которого сидел мужчина, а рядом с ним, в кабине, на переднем сиденье еще двое мужчин. Все остальное место в автомобиле занимал багаж. Я поднял руку, давая водителю знак остановиться, что тот и сделал. Подходя к окну водителя, я чувствовал себя копом из дорожной полиции.

— Боюсь, дальше проезд для вас закрыт, — сказал я. — Всем вам придется развернуться и поехать назад в Дар-эс-Салам. Один из моих грузовиков встанет во главе колонны. Второй поедет сзади.

— Што за чепукка? — закричал мужчина с сильным немецким акцентом. Возраста он был среднего, с бычьей шеей и почти совершенно лысой головой. — Уберите грузовики с дороги! Мы ехать будем!

— Боюсь, что не получится, — возразил я. — Вы теперь военнопленные.

Лысый человек медленно выбрался из кабины. Он разозлился и двигался угрожающе. Те двое, что ехали вместе с ним, тоже вышли из кабины. Повернувшись, лысый махнул рукой, из всех пятидесяти машин выскочили мужчины и двинулись к нам. Во многих автомобилях сидели женщины и дети, но они остались на своих местах.

Дело принимало неприятный оборот, и мне это совсем не нравилось. Что я буду делать, спрашивал я себя, если они откажутся вернуться и попытаются пробиться? Я прекрасно понимал, что никогда не смогу скомандовать пулеметчику скосить их всех под корень. Вышла бы жуткая, отвратительная бойня. Я стоял и ничего не говорил.

Через несколько минут за спиной лысого образовалась толпа человек из семидесяти.

Лысый отвернулся от меня и обратился к своим соотечественникам.

— Все в порядке, — сказал он. — Давайте уберем эти два грузовика с дороги и поедем дальше.

— Стоять! — скомандовал я, стараясь придать голосу солидность. — Мне приказано остановить вас любой ценой. Если вы попытаетесь двинуться дальше, мы будем стрелять.